– Ты, пожалуй, еще захочешь, чтобы я делала физические упражнения.
– Физические упражнения тебе полезны, – ответил он, и я объяснила ему, как трудно делать упражнения, когда ты так накачана транквилизаторами, что едва можешь поднести руку к губам.
Когда я это произнесла, он ответил (вроде бы с подозрением):
– Тебе вовсе не нужно подносить руку к губам, если в ней нет еды.
На что я резко сказала:
– Ну конечно, ты-то у нас подносишь руку к губам, чтобы нанести губную помаду!
И он на минуту заткнулся.
Этот разговор у нас был вчера утром, пока я еще лежала в постели, и тут настойчиво зазвенел звонок входной двери. Я спрятала голову в подушки, но все оказалось бесполезно.
Хьюберт спускается, потом возвращается и заявляет:
– Ну-ка поднимайся. Д.У. здесь.
Потом, вместо того чтобы остаться и подбодрить меня, он опять спускается и варит еще кофе, ведь он из тех прямодушных личностей (он этим и в самом деле гордится), которые – я никак не могу отделаться от этой мысли – всегда играют.
Я слышу какую-то возню на лестнице и голоса. Хьюберт зовет меня:
– Ну же, соня, спускайся!
А потом голос Д.У.:
– Вставай! Вставай, лентяйка!
Что ж, мне ничего иного не остается, только вырвать мою изможденную, усталую плоть из уюта постели. Я сразу же (не заходя в ванную комнату) спускаюсь вниз – растрепанная, в шелковой пижамке на бретельках; она вся смялась и в крохотных пятнышках, потому что я только ее и носила последние четыре дня.
Заходя в кухню, слышу, как Д.У. говорит:
– Ей-богу, Хьюберт, как я вижу, ты все хорошеешь.
Я едва не выпадаю в осадок – Д.У., похоже, вообразил себя Скарлетт О’Хара из «Унесенных ветром».
На Хьюберте серый костюм, белая оксфордская рубашка и желтый галстук, и – раз уж вы не замужем за ним – на мой взгляд, он выглядит презабавно, когда разливает кофе по кружкам, смеется и болтает о фильме «Седьмое чувство», который видел недавно.
– Почему же я не смотрела этот фильм? – спрашиваю его.
Он притягивает меня к себе, обнимает:
– Потому что тебе нездоровилось, помнишь?
– Ничего подобного, – возражаю я, – я только прикинулась больной, поскольку ненавижу кинотеатры.
– Это точно, – говорит он мне, а не Д.У., и от этого мне становится немножечко полегче, – тебе ведь кажется, что в кинотеатрах полно микробов.
– Микробов и психопатов, – добавляю я.
– Она принцесса до мозга костей, – констатирует Д.У., – я всегда твердил ей, что если бы она не вышла замуж за тебя, ей оставалось бы выйти только за принца Чарлза.
– Я бы тогда сдохла, – отвечаю я.
– Это было бы ужасной трагедией. Не только для Хьюберта, но и для всего человечества, – говорит он елейным тоном.
– Я бы хотела сдохнуть. И я совсем не думаю, что это было бы плохо, – настаиваю я и вижу, как Хьюберт и Д.У. переглядываются. – К тому же, – добавляю я, наливая себе кофе, хотя кофе входит в те СОРОК МИЛЛИОНОВ вещей на свете, от которых меня РВЕТ, – если бы я не вышла за Хьюберта, я бы вышла за кинозвезду.
Я протягиваю Д.У. свою чашку кофе:
– Попробуй.
– Зачем? – спрашивает он.
– Просто попробуй.
Д.У. и Хьюберт переглядываются.
– Это кофе, – сообщает он, возвращая мне чашку.
– Спасибо. – Я осторожно делаю глоток. – Я только хотела убедиться, что он не отравлен.
Бедный, бедный мой муж. Он бросил европейскую девушку и получил нечто намного худшее. Нечто невообразимое. И он вынужден закрывать на это глаза.
– Но ты не была бы счастлива, – говорит Хьюберт, вновь обмениваясь взглядом с Д.У. – Никакой киноактер никогда не любил бы тебя так, как я.
– Ну, – пожимаю плечами я, – раз уж ты меня совсем не любишь, то какая мне, собственно, разница.
– Ой, да брось, – говорит Д.У.
– А что ты знаешь? – спрашиваю я с ненавистью, и смотрю на Хьюберта, и вижу ту самую отчужденность на его лице. Снова. В миллионный раз.
Он выливает остатки кофе в раковину и ополаскивает свою чашку.
– Мне надо идти.
– Он вечно уходит в свой идиотский офис, – бросаю я небрежно.
– Это называется «студия», – поправляет Д.У. – Когда мужчина – исполнительный продюсер популярного телешоу на крупнейшем канале, он ходит в студию.
Хьюберт целует меня в лоб.
– Пока, малышка, – говорит он, – повеселитесь вдвоем сегодня.
