— Так я и думал, люди Чеснока. Вот ему не сидится, суке, лезет в большую политику, а зад оставляет неприкрытым. Стоит только их чуть раскачать, как посыпится вся группировка в Питере. Кто так работает! Только случаем ушли. Чеснок, он же в себе бог знает как уверен. Он же думает, что копов купит, а мальчишек уроет на сто первом километре и тихо.
— Ладно, малый, ты наш базар не слушай. Здесь ты как у Христа за пазухой. Единственная зацепка — шофер. Где ты, говоришь, его подцепил. А рисовать не умеешь? Может, сделаешь фоторобот этого кента поливо-моечного, Володи, так, что ли? Не умеешь так не умеешь, ты не переживай. Сейчас с ним проведут разъяснительную беседу, и он не только улицу позабудет, но и собственное имя. Лазарь, распорядись.
Кстати, давай знакомиться, меня зовут Алексей, как его — ты уже слышал. Так что, братишка, задал ты нам задачку на выходной день, а я думал к финнам сплавать на корабле, теперь с тобой тут чинись, — и он досадливо махнул рукой. — Ты сегодня отдыхай, дочка покажет койку, а завтра уже начнем действовать. О шофере забудь, словно и не видел его никогда.
— Папа, у меня родилась идея! — вдруг воскликнула Лина. — Я знаю, как можно Луция свободно вывезти из Петербурга.
— Ну, — пробурчал ее отец нетерпеливо, — на тебе, что ли, женить, так мала ты еще. Поживи с отцом хоть до семнадцати годков.
— Вот у вас на уме женись, да разводись — отмахнулась девочка. Она встала на цыпочки и, сняв с гвоздя висящую высоко шляпу, вдруг напялила ее на голову Луцию. — Надо сделать с ним то же, что и со мной, — крикнула она, смеясь. — Обрядить его китайцем.
Но дяде ее план не понравился.
— Дуришь, девка, — проворчал он. — Может, твоя идея и хороша, так у него документов нет. Ты же проезжала за живую китаянку, она сейчас в Москве кукует, дает твой документ. И сыска за тобой ноль процентов. А тут весь департамент поди сечет, не проглянет ли на вокзале или в аэропорту парочка китаянок в брюках. В общем завтра поговорим, а пока дай парню уснуть с дороги, поди, не спал с вечера.
— Через два часа я тебя подниму, — добавил Алексей, — там уже и разберемся в конкретике. Хотя ничего ценного от вашей истории не светит. Ноги бы тебе не вырвали из жопы.
С таким напутствием Луций и Лина вышли из комнаты в широченный коридор, со всех сторон которого были натыканы двери.
— Ты в самом деле так хочешь спать? — спросила Лина с капризной улыбкой. — Вот, значит, как ты рад нашей встрече.
Жестоко требовать от человека, чтобы он был бодр и весел после того, как его чуть не убили и заставили провести бессонную ночь на улице, но вряд ли это возможно было объяснить балованной дочке Алексея.
Луций глубоко вздохнул, несколько раз сжал и разжал ладони.
— Да ничего, — сказал он, — в общем еще довольно бодр.
— Тогда пошли к художникам, — обрадовалась девочка, — у них всегда так весело. Вон, слышишь, музыка играет.
Точно из-за одной из дверей раздавалась веселая музыка и чей-то гогот.
— А тебя к ним отец пускает? — на всякий случай спросил Луций, который вовсе не хотел портить отношения с таким человеком, как Алексей.
— Он их предупредил, — просто ответила девочка, — чтобы они помнили, сколько мне лет. Вот они морщатся, но помнят.
В это время та самая дверь, о которой шел разговор, отворилась, и из нее в обнимку вышли три человека, явно символизирующих дружбу народов. Один из них был высок и донельзя черен. Голову его покрывала высоченная шапка всклокоченных волос, а широкий, чуть сплющенный нос и маленькие коричневые глаза довершали облик негритянского плейбоя. Он одной рукой поддерживал гитару, другой обнимал вполне белокожую и светловолосую даму, которая никак не хотела стоять на ногах и все клонилась то налево, то направо. Но и в другую сторону ей упасть было тяжело, так как там даму поддерживал очень веселый и живой человек большой естественной смуглости, абсолютно лысый и крайне волосатый.
Рассмотреть их было нетрудно, даже бросив мимолетный взгляд, потому что на всю веселую троицу из одежды приходился только ремень от гитары. Правда, назвать их голыми ни у кого не повернулся бы язык, потому что все они были почти полностью покрыты очень яркими и затейливыми рисунками, напоминающими по теме и манере исполнения каменные фрески раннего ледникового периода. Некто, их разрисовавший, обладал не только чувством композиции, но и очень тонким вкусом к цветовой гамме, потому что негр был расцвечен в основном белыми и красными линиями, а например, его белокожая леди, наоборот, черными и красными. Что же касалось их лысого спутника, то он сочетал на себе буквально все существующие цвета. Даже его лысина была весьма удачно выкрашена наполовину в золотой, наполовину в черный цвет. На груди у всех трех, как впоследствии оказалось сбежавших выставочных экспонатов, были пришпилены или приклеены таблички с ценой. Дороже всего стоила блондинка, хотя, по мнению Луция, на нее пошло меньше всего краски.
