Пришельцы отклонили ценное предложение и, узнав номер палаты, не торопясь двинулись вверх по пологим ступенькам. Дойдя до нужного этажа, они вновь разделились. Двое остались курить на лестничной клетке, а один с квадратными плечами и головой редькой пошел по коридору, тщательно высматривая номера палат. Дойдя до никодимовской резиденции, он не раздумывая толкнул дверь и вошел в комнату.
Китайцу, который мирно лежал на кровати, восстанавливая при помощи специальных дыхательных упражнений свой внутренний мир, пришлось вернуться в больничную реальность и спросить у посетителя, чего тот хочет.
— Кент тут мой старинный обитается, — объяснил визитер весьма подходящим ему грубым низким голосом, — небойсь слыхал про Васька, друга Никодима?
Ни про какого такого Васька китаец, естественно, не слыхал, да и слышать не мог, но, прежде чем он поднялся с кровати, великан уже подсел к нему и полуобнял за плечо своей могучей ручищей. Китаец, который не мог даже шевельнуться, весьма хладнокровно перенес вольное обращение со своей особой. Он только вздохнул и постарался расслабиться.
— Скажи мне, кирюха, — продолжал неугомонный посетитель, чуть сжимая толстыми пальцами худое плечо старика, от чего тот морщился и кряхтел, — когда мне ожидать моего удивительного друга и почти брата Никодима. Что, по-твоему, могло его так задержать? Только не говори мне «не знаю», — предупредил Васек, встряхивая пациента в своей мощной длани, — я таких слов не признаю и могу совсем обидеться.
Так как китаец молчал и только тяжело отдувался, Васек положил его на одеяло и закатал несколькими движениями больших рук. Затем, встав над ним, как кормящая мать над младенцем, он запеленал дрожащего от ярости китайца еще в две простыни, надежно перевязал еле дышащего пациента вытянутым из кармана куском бельевой веревки и засунул в рот грязный носок, взятый им с соседней кровати. С детских лет никто так не усердствовал над стариком. Получившийся аккуратный тючок громила бросил небрежно под кровать, благо, китаец не мог даже застонать.
Только Васек задвинул китайца в пыльный угол под кровать, как дверь палаты отворилась и вошел мокрый Орфей, с голых чресел которого еще стекала вода. Не разглядев толком вошедшего, Васек выкинул вперед руку с торчащим из нее пистолетом и крикнул: «К стене! Руки за голову!»
Двое его друзей, привлеченные хлопаньем двери, ворвались в палату вслед за Орфеем и остановились, завороженные мерцанием мокрых ягодиц музыканта. Увидев направленный на него ствол, певец взвыл и неожиданно, как раненый буйвол, ломанулся к двери. На ходу он по-регбийному врезался в стоящих позади него молодых людей и вместе с ними покатился по полу. И в этот момент дверь снова отворилась.
Никодиму было достаточно беглого взгляда, чтобы оценить обстановку. Он мгновенно присел, уходя из зоны обстрела, и, как змея, бесшумно ринулся в коридор. Пока Васек и его команда вываливались из палаты, толкая перед собой безвольное тело Орфея, Никодим уже мчался гигантскими прыжками вниз по лестнице. Самым разумным для него решением было бы мгновенно исчезнуть с территории психбольницы, но он не мог оставить без помощи старика китайца. Поэтому Никодим, добравшись до вестибюля, отнюдь не бросился к открытой двери на улицу, а завернул во внутренний двор к научному корпусу, думая там отсидеться на время погони. Что это — захват, он понимал так же отчетливо, как и то, что шансов спастись, если больница обложена профессионально, у него нет никаких.
Юноша знал, что у него есть несколько минут в запасе, и поэтому спокойно остановился, пробежав всего один лестничный пролет, и стал методично сжигать давно припасенной для подобных случаев зажигалкой все свои многочисленные записи и бумажки с адресами.
Когда он расправлялся с последней запиской, внезапно отворилась дверь и из нее вышла высокая женщина с распущенными рыжими волосами и бледным лицом. На ней был полупрозрачный кружевной халат, а под ним — как понял Никодим — ничего. Увидев юношу, женщина прислонилась к стене и произнесла:
— Я больше не могу, он не дает мне даже часа передышки. Мы целыми днями не выходим из дома, а о нашей кровати я просто не хочу говорить. Все пружины на ней ослабли до последней степени, а петли скрипят, словно на корабле в бурю. И то признаться, подобной качки и в девятибалльный шторм не увидишь. Короче говоря, молодой человек, увезите меня отсюда. Сейчас он заснул, и это возможно сделать, потому что я не могу противиться его желанию и не могу больше видеть эту сломанную кровать.
