— В федеральные учреждения в Пенсильвании, Флориде, Техасе и Алабаме — разве что в Алабаму отсылают особо преуспевающих неплательщиков.
— Так почему же я оказался здесь?
— Потому что не удалось доказать, что вы тайно присвоили миллион долларов — или, по крайней мере, половину от них.
— И что после этого случилось?
— Вас прихватили за уклонение от уплаты налогов, что вы не смогли опровергнуть и косвенно признались в нем.
Эдер снова уставился на голову черного мишки, который был слишком юн в момент гибели, после чего предложил:
— Давайте вернемся к вашему первоначальному вопросу.
— Почему вы отказались от освобождения под честное слово?
— Перед кем я должен отчитываться, когда сегодня выйду отсюда?
— Ни перед кем.
— А кому я должен был бы докладываться, если бы семь месяцев назад вышел под честное слово?
— Какому-нибудь полицейскому по надзору, может, вдвое младше вас.
— И что произошло бы, будь я обвинен в нарушении условий освобождения под честное слово — пусть даже минимальном?
Еще одна ухмылка заставила пойти морщинами лоб Лума, когда он откинулся на спинку кресло.
— Вы хотите сказать, вам бы подстроили нарушение правил, чтобы они могли еще раз попытаться выжать из вас подробности того дела со взяткой — так?
Эдер лишь улыбнулся. Лум отвел глаза.
— Ну, если бы они прихватили вас на ложном обвинении в таком нарушении, чего я не могу отрицать, в таком случае мы получили бы удовольствие снова увидеть вас тут. — Он посмотрел на Эдера, сдерживая улыбку. — А теперь у вас есть право сказать: «Я отбыл свой срок».
— Я отбыл свой срок, — повторил Эдер.
В ходе последовавшего молчания выражение лица Лума изменилось с почти дружелюбного на равнодушное. И когда он, наконец, заговорил, почти не шевеля губами, голос был ровен и монотонен. Он пробыл здесь столько времени, понял Эдер, что даже говорит, как заведенный.
— Расскажите мне о ваших отношениях с Бобби Дюпре, — словно чревовещатель, не шевеля губами, попросил Лум.
— С кем?
— С тем головорезом, который на пару с Локо бьет лампочки.
— Что именно относительно его?
Лум уставился на Эдера, и в голосе его появилась хрипотца.
— Он в больнице со сломанной левой рукой и, возможно, с повреждениями внутренних органов.
— Мне очень жаль, что его постигли такие неприятности, — без малейших признаков раскаяния произнес Эдер.
— Мы нашли его в душевой для освобождающихся.
— Да?
— Да, и последним, кто пользовался душевой до того, как его там нашли, были вы.
— Невозможно.
— Почему?
— Потому что последним, кто пользовался душевой, был тот, кто сломал руку мистеру Дюпре, а это для меня совершенно невозможно, принимая во внимание мой возраст и размеры мистера Дюпре.
— Гребаный адвокатский треп.
Эдер вежливо кивнул, словно принимая этот небольшой, но заслуженный комплимент.
— А что говорит сам мистер Дюпре?
— Что на него напали четверо и на всех были маски.
Эдер поднялся с пластикового стула.
— В таком случае я не вижу основания для дальнейшей дискуссии.
— Сядьте.
Эдер снова сел. Лум откинулся далеко назад в своем плетеном кресле. Положив ноги на стол, он сплел руки на затылке и уставился в потолок.
— Есть слухи, — сказал он. — Мы можем обсудить кое-какие из них.
— Например?
— Например, о том, что кто-то посулил двадцать тысяч наличными за то, чтобы вы никогда не вышли из этих ворот. Во всяком случае, в добром здравии. — Скользнув по потолку, взгляд начальника тюрьмы уперся в Эдера. — И поскольку вы не можете держать язык за зубами — во всяком случае, я так слышал — эти слухи, скорее всего, имеют давнее происхождение.
— Не такое уж давнее.
— Чьи деньги?
— Не имею представления.
— Чушь.
— Есть такие слухи или же нет, — Эдер пожал плечами, — думаю, вы предпочитаете, чтобы я вышел из ворот вашего заведения, скорее, на своих ногах, нежели вам пришлось выносить меня в гробу.
Лум сделал вид, что обдумывает такой вариант, но, наконец, кивнул в знак согласия.
— В таком случае, у меня есть предложение.
Начальник тюрьмы взглянул на часы в дубовом футляре, которые напоминали те, что обычно висят в школьном коридоре.
— Считаете, что можете чего-то добиться?
— Желательно ли вам выслушать мое предложение?
