Она никогда не испытывала чувства сострадания к матери, но сейчас Честити искренне пожалела мать. Она должна смотреть правде в глаза. Она больше не ребенок, твердила она себе. И нужно смириться с мыслью, что ни один из ее родителей не является совершенством.
Откровения матери были для Честити подобны легкому землетрясению, так же, как и высказывание отца об Алексе. Она еще могла бы простить отцу его слова, потому что он не знал о любовных аферах Алекса с графиней. Но узнать о том, что отец все эти годы лгал и разыгрывал комедию перед матерью!
Честити сделала из своего отца идеал. Теперь она поняла, что его терпимость по отношению к матери вызвана совсем другими причинами, а вовсе не его ангельским терпением. «В чем еще он лгал?» — бешено колотилась в ней мысль. Честити глубоко вздохнула и заставила себя успокоиться. Несмотря ни на что, он все-таки оставался ее отцом, единственным человеком, который ее понимал. Она должна любить его таким, каков он есть, и не принимать его за эпического героя.
Алекс стоял в углу и наблюдал за танцующими парами. Его лицо хмурилось все больше и больше при виде ослепительной улыбки Честити. Поначалу он успокаивал себя, что все это представление разыгрывается лишь с целью вызвать его ревность. Но по мере того, как количество джентльменов, желающих танцевать с нею росло, а веселость Честити не уменьшалась, им начали овладевать сомнения. Она танцевала даже с Рэйвенвудом, и, по-видимому, это доставляло ей удовольствие. А Рэйвенвуд смотрел на нее как томящийся от любви молокосос.
Все дело в платье! — подумал Алекс. — Этот изумрудно-зеленый цвет удивительно подходит к ее глазам! Впервые увидев Честити на освещенной лестнице, он не обратил внимания на ее глубокое декольте. Сейчас Алексу не нравилось, что платье было таким открытым, оставляя обнаженной чуть ли не половину груди Честити. Куда только смотрела ее мать, позволяя дочери надеть такое платье!
Музыка смолкла, и Алекс, расталкивая пары, направился к Честити.
Взяв ее за руку, он увел ее из под носа очередного кавалера.
— Я хочу поговорить с вами, — грубовато произнес он, не имея, впрочем, понятия, о чем собирается с ней говорить.
— Честити! — прошептал он взволнованно, снова взяв ее за руку и поворачивая к себе. Слова упрека, которые Алекс собирался произнести, были забыты, едва он взглянул в ее глаза. — Прошу вас, Честити. потанцуйте со мной!
— Боюсь, что следующий танец уже занят, — проговорила она.
— Честити! — взревел Алекс.
— И следующий, и следующий, и следующий!
Перед ней возникло улыбающееся лицо лорда Питершэма, и Честити, не думая, схватила его за руку, оставив Алекса одного.
Дрожа от волнения, она начала танец; ее ноги двигались машинально, и она чувствовала, что все ее глубоко запрятанные даже от самой себя надежды рухнули.
— Боюсь, что мистер Фицсиммонс несколько расстроен, — произнес лорд Питершэм, молча наблюдая за ней в течение нескольких минут.
— Разве?
— Я бы отошел, если бы вы мне сказали, — продолжал он, любезно улыбаясь.
— Ну что вы, милорд. Я выбрала партнера, которого пожелала, — добавила она, ослепительно улыбнувшись, и наполнив его сердце еще большей гордостью.
— Благодарю вас, моя дорогая. Даже мы, пожилые люди, любим комплименты. Но у меня создалось впечатление, что Алекс очень хотел поговорить с вами.
— Пустяки.
— О, я понимаю, — начал он осторожно, и затем рассмеялся. — Весьма рад оказать ему помощь, вы знаете. Он затевает такое смелое дело.
Честити немедленно захотелось вывести лорда Питершэма из круга и все разузнать. — Что вы имеете в виду, милорд? — быстро спросила она.
Он смущенно кашлянул и пробормотал:
— Ничего, моя дорогая. Совсем ничего. Такие вещи никому нельзя говорить. В интересах безопасности.
Все оставшееся время Честити пыталась выудить из лорда Питершэма хоть немного информации, но ее старания оказались тщетными.
Когда танец окончился, Честити бросилась искать Алекса, но его нигде не было видно. Тогда она подошла к отцу, который старался не замечать ее. Приложив всю свою настойчивость, она вытащила его из круга закадычных приятелей и привела в танцевальный зал, единственное место, где они могли поговорить без посторонних ушей.
