Джерри добавил к своей экипировке бейсбольную биту, брюки защитной раскраски и жилет с обилием карманов, какие носят все контрактники. Все это было песчано-желтого цвета, из чего напрашивался вывод, что он много времени провел среди песков. Кроме того, у него имелись темные очки «Окли», какие любят убийцы, пистолет в кобуре на поясе, судя по всему, «ЗИГ-Зауэр-226», и новенькие дорогущие ботинки на высокой шнуровке. В целом Джерри напоминал фотографию из рекламного проспекта фирмы, производящей снаряжение для служб безопасности.
Хорошо хоть эти шестеро не болтали, не курили, не толкали друг друга и не смеялись. Они не были настолько уверены в своих силах, хотя их поведение совсем не соответствовало боевой готовности номер один, которая помогает выжить в боевом патрулировании. Очевидно, они уже считали свое дело сделанным. Хромой старик, женщина, уже имеющая внуков, ни оружия, ни воды, в дикой глуши, где они ничего не знают; они стараются подниматься вверх как можно быстрее, вот только каждый шаг дается им с трудом. Чего тут бояться?
Рейли не могла думать о Париже. Не могла думать о раскинувшемся на берегу Тихого океана Сан-Франциско. И это был не страх, по крайней мере, в том виде, в каком его испытывают некоторые: тяжесть, груз, боль в груди, дыхание хриплое, сдавленное, не приносящее удовлетворения. Скорее все было похоже вот на что: «Я действительно должна это сделать? А ведь я могу придумать тысячу причин, почему это плохая затея. Что скажет Марти? „Что? Ты убивала гангстеров? Только не говори об этом нашему юридическому отделу!“»
Поэтому Рейли старалась думать о чем-нибудь другом, о чем- то таком, что ей очень нравилось, что поддерживало ее на протяжении многих лет. Она не хотела думать об Уилле, о дочерях и внучке, так как опасалась, что это сделает ее неуверенной и породит раскаяние.
И Рейли думала о редакции.
Как ей повезло, что вся ее жизнь прошла в редакционных комнатах, в окружении смешных, ироничных, веселых людей, среди которых были и гении, и посредственности, и дураки, и сумасшедшие. Воспоминания о редакциях оставались самые причудливые. Так, один корреспондент отправился брать интервью, а вместо этого потерял редакционную машину. Сделать это было непросто; правда, тут не обошлось без спиртного. Была одна странная пожилая дама, которая каждый день приходила на работу в кожаном летном шлеме и платье, сшитом из флага штата Мериленд. Был священник-неудачник, который проводил обеденный перерыв, скармливая десятицентовые монетки автомату, торгующему порнухой. Был мужчина, постоянно ускользавший в массажные салоны. Были парики, обитавшие на головах мужчин, расисты, убежденные в превосходстве белой, еврейской или азиатской рас, один выпускающий редактор, державший редакцию в ежовых рукавицах, а потом его сменил другой, распустивший всех до предела. Рейли довелось пережить один двенадцатибалльный шторм, когда новая власть привела с собой уроженцев Филадельфии на все должности, в том числе, кажется, на должность водителя грузовика доставки. Был один тип, мечтавший стать телевизионным продюсером, другой, писавший романы, но большинство просто быстро покидало журналистику и уходило куда-нибудь туда, где имелся нормированный рабочий день, позволяющий проводить время в кругу родных. И были настоящие профессионалы, мастера своего дела, которые любили ремесло и вкалывали по шестьдесят часов в неделю, независимо от того, требовалось это или нет. Они выполняли семьдесят процентов работы, но не обижались на тех, кто в пять часов спешил покинуть редакцию.
Разумеется, все переменилось. Теперь редакцией заправляла крупная корпорация, и главный принцип работы сменился с «платить как можно больше за лучшее» на «платить как можно меньше за худшее». Рейли бессильно смотрела на то, как очаровательный дурдом превратился в пристойную страховую компанию, где посредственности по целому дню просиживали перед мониторами, монотонно стуча по клавиатурам, вместо того чтобы выдавать отрывистые стаккато из пишущих машинок под периодический звон колокольчика, возвещающего о том, что каретка дошла до конца строки. Рейли еще помнила линотипы: возраст позволил ей застать последние годы этой древней технологии и поработать с угрюмыми малообразованными наборщиками, разбиравшимися в истинной сущности процесса, в то время как руководившие ими верстальщики имели о нем лишь самое общее представление. Она хорошо помнила своего первого верстальщика, не раз выручавшего ее в наборном цеху. Он знал по именам всех наборщиков и играл на них, как на скрипке. Господи, вот это был настоящий мастер печати! Рейли помнила корректуры с правкой, скрученные в трубочку и заложенные в капсулу пневмопочты, издававшую такой хлопок, забыть который, услышав хоть раз, было невозможно. Она помнила, как один новый корректор сказал ей: «О, понимаю, вы предваряете аннотацией каждую статью!» Помнила редакторов, обладавших воображением хомячка, помнила происходившие изредка пьяные дебоши и случавшиеся изредка самоубийства (похоже, приход компьютеров вычеркнул из жизни целое поколение стариков с пепельно-серыми лицами и трясущимися пальцами, способных в считанные минуты превратить любой заурядный материал в сенсацию, но не сумевших найти себя в киберпространстве). Рейли помнила любовные похождения, взаимную ненависть, кровную месть и страсть, преданность тех, кто любил и уважал друг друга, помогая подниматься по служебной лестнице, ступенька за ступенькой. Помогала она, помогали ей.
