– Да, это правда. Я ведь люблю мою планету. Каждый день она пытается меня убить, и когда-нибудь у нее это получится, но я ее люблю. Это мой дом. Но она также делает нас тем, что мы есть, потому что мы выжили и не потеряли веру. Мы все еще верим в Бога, все еще верим, что все это испытание и очищение. Вы, наверное, думаете, что это безумие?
Вопрос мог быть ядовитым, но прозвучал очень мягко.
– Нет, – сказал наконец Курвуазье. – Не безумие. Я не думаю, что мог бы разделить вашу веру, закаленную в чудовищных страданиях, через которые прошел ваш народ, но грейсонцы, наверное, сочтут безумной мою веру. Мы с вами – это то, чем сделала нас наша жизнь и Бог, адмирал Янаков, и это относится как к мантикорцам, так и к грейсонцам.
– Очень терпимый взгляд, – тихо сказал Янаков. – И я уверен, что многим, большинству, возможно, моих соотечественников, будет очень трудно его принять. Сам я считаю, что вы правы, но все равно именно наша вера диктует нам, как относиться к женщинам. Верно, со временем мы изменились – наши предки не зря звали себя Умеренными, – но мы остаемся теми, кто мы есть. Женщины больше не собственность, и мы разработали сложные коды поведения, чтобы защищать, холить и лелеять их – отчасти, мне кажется, это вызвано реакцией на варварство Истинных. Я знаю, что многие мужчины злоупотребляют своими привилегиями – и своими женами и дочерьми, – но любому, кто публично оскорбит грейсонскую женщину, сильно повезет, если его просто линчуют на месте. Да и с женщинами у нас обращаются куда лучше, чем на Масаде. Тем не менее, с точки зрения закона и религии, их статус все равно ниже, чем статус мужчин. Мы всегда помним о Матери Грейсона, но говорим себе, что они слабее, что у них слишком много других нагрузок, чтобы заставлять их голосовать, владеть собственностью… и служить в армии. – Он встретился взглядом с Курвуазье, и на лице его возникла напряженная полуулыбка. – Вот почему нас так пугает ваша капитан Харрингтон. Она приводит нас в ужас, потому что она женщина, и в глубине души большинство из нас знает, что Хевен лжет по поводу катастрофы на Василиске. Можете себе представить, какая это для нас угроза?
– Нет, не вполне. Я, конечно, понимаю некоторые проблемы, но наши культуры слишком различаются для полного понимания.
– Тогда поймите вот что, адмирал. Если капитан Харрингтон – такой выдающийся офицер, как считаете вы – и я, – то она обесценивает все наши взгляды на женщин. Она показывает, что мы все ошибались, что сама наша религия ошибалась. Она показывает, что мы ошибались целых девять столетий. Сам факт вовсе не такой пугающий, как вы могли бы подумать, – в конце концов, эти девять столетий мы привыкали к мысли, что наши отцы-основатели были не правы или, как минимум, не совсем правы. Со временем, думаю, мы сможем признать и эту их ошибку. Нам будет нелегко и придется столкнуться с современным эквивалентом Истинных, но мы справимся. Но если мы это сделаем, что случится с Грейсоном? Вы познакомились с двумя из моих жен. Я их всех трех очень люблю, и я бы умер, чтобы защитить их, но ваша капитан Харрингтон одним фактом своего существования говорит мне, что я сделал их ничтожнее, чем они могли быть. И по правде сказать, они и есть ничтожнее, чем капитан Харрингтон. Они не способны на независимость, меньше готовы принимать на себя ответственность и рисковать. Как и я, они созданы цивилизацией и церковью, которые учат их, что они менее состоятельны. Так что мне делать, адмирал? Сказать им, чтобы они перестали полагаться на мои суждения? Чтобы шли работать? Чтобы потребовали равных прав и надели ту же форму, что и я? Я уверен, что мои сомнения по поводу их возможностей вызваны только искренней любовью и заботой, но как узнать, в какой момент любовь подменяется привычкой или предрассудком? Я уверен, что им понадобится переучиваться, прежде чем они станут по-настоящему равными мне. Но когда это убеждение перестает быть реалистичной оценкой ограничений, которым их научили, и становится демагогией, направленной на сохранение статус-кво и защиту моих собственных прав и привилегий?
