В общем, к тому времени, когда Анна за три минуты до начала концерта, порядком запыхавшись, плюхнулась на свое место номер сто тридцать три — концерт должен был состояться в открытом итальянском дворике дворца, — ей хотелось только одного: закрыть глаза и подремать.
В общем-то, это вполне могло бы сойти за позу истинного меломана, вкушающего неземное блаженство… А поскольку ее «бабушки» были на своих местах — то все о'кей! До антракта предпринимать какие-либо попытки заговорить с ними было бы бессмысленно, и Аня благополучно смежила веки…
Но не тут-то было.
Бетховен в исполнении симфонического оркестра города Дубровника под звездным небом Адриатики в открытом итальянском дворике княжеского дворца, среди каменных стен, которым минуло лет тысячу не меньше, — это вам не кот начхал…
Какой-то знаменитый австрийский дирижер, фамилию которого запыхавшаяся Светлова не удосужилась прочесть в программке, повел дирижерской палочкой — и сон как рукой сняло даже у не слишком подготовленной к сложной симфонической музыке Светловой.
Вот уж, право, великая сила искусства: к концу первого отделения исполненная новых сил и бодрости, она уже изучила программку и вполне была готова к самому интенсивному общению.
В антракте публика потянулась к выходу: вместо фойе в ее распоряжении был весь прекрасный вечерний Дубровник.
Перед входом во дворец горели факелы… И их огонь, как в воде, отражался в отполированных до блеска многими столетиями камнях мостовой… Так же, как отражался в них и свет старинных фонарей.
Светлова залюбовалась: вечером блеск этого светлого и гладкого до нежности камня, которым был вымощен Дубровник, и вправду, напоминал блеск воды.
Какие-то птицы, стремительные как молнии, — Светлова, не будучи биологически грамотной, почему-то решила, что это стрижи — с резким криком носились над ее головой, прочерчивая зигзагами темнеющее небо. Отчего-то их крики привносили непонятную тревогу в безмятежную, беспечную и красивую жизнь этих улиц, заставленных столиками кафе, словно напоминая о том, что высокие двадцатипятиметровые стены и сторожевые башни этого города были построены для защиты, а не для, извините, красоты.
Птичьи крики напоминали о тревогах, войнах, людских несчастьях; о бескрайнем море, которое плескалось возле этих стен; о вражеских флотилиях, об осадах и о том, что человеческое существование слишком непрочно, если постоянно не прикладывать усилия к тому, чтобы его защищать…
Думая обо всем этом, Светлова тем не менее не теряла из виду своих «бабушек», стараясь держаться к ним как можно ближе, что при такой тесноте — зал во время концерта был полон до отказа — не должно было, впрочем, слишком бросаться в глаза…
— Божественно! — вдруг со вздохом обронила стоящая неподалеку от Ани Мария Иннокентьевна Погребижская. — Как там называлась эта вещь?
— Да-да! Сейчас… — Ее секретарь Лидия Евгеньевна принялась копаться в сумочке, разыскивая программку.
— Симфония номер четыре, — опередила ее Светлова — Вы правы, божественно!
По чести сказать, на самом-то деле Аниной музыкальной подготовленности хватало лишь на то, чтобы не хлопать всякий раз, когда музыканты делают паузу.
То есть она была в курсе, что некоторые музыкальные произведения состоят из нескольких частей и благодарить музыкантов аплодисментами лучше все-таки, когда они раскланиваются. Но, в общем, особенно далеко ее познания в мире музыки не заходили… Однако в данном случае по сравнению с секретарем Лидией Евгеньевной у Светловой было явное преимущество: она-то программку уже изучила.
Мария Иннокентьевна оглянулась, услышав за спиной русскую речь:
— Симфония номер четыре? Аня любезно кивнула в ответ.
— Вы тоже из России? Светлова улыбнулась.
— Верно.
— И, кажется, я вас видела уже… за завтраком в нашем отеле?
Светлова опять вежливо улыбнулась и представилась:
— Анна.
«Еще бы вы меня не заметили за завтраком! — подумала она про себя. — Таких, которые ни свет ни заря вбкакивают — в отеле раз-два и обчелся… Вы да я… Да ваш секретарь…»
— Меня зовут Мария Иннокентьевна, — писательница довольно благосклонно кивнула Светловой. — Очень приятно.
