Дружба Петрарки с художником Симоном Мартини является зеркалом отношений Данте и Джотто. В «Письмах о делах повседневных» Петрарка ставит Джотто и Мартини рядом, не желая отстать от Данте ни на пядь. Дружба Данте с Джотто была скупой на эмоции: характеры монолитные. Джотто – художник, отстаивающий право, герои фресок крепки, как общественная мораль. Идея прямого стояния с негнущимся позвоночником (пластическая идея Джотто, постулат Данте) ни для Мартини, ни для Мемми неведома. Обаяние картин Мартини, как и обаяние провансальской сирвенты, в текучем силуэте, в кокетливом пожатии плечом, в сквозной рифме, в повторе, в потупленном взгляде Марии («ах, что вы такое говорите, Гавриил»). Нежный и грустный Мемми, с его оливково-серебристыми оттенками, воплощает идею понимания и сочувствия, качества, далекие от гражданской позиции Джотто. Было бы странно требовать от утонченного сиенского художника, ставшего придворным живописцем курии Авиньона, следовать постулатам борца. Мемми, Джованнетти и Мартини ехали в Авиньон не для того, чтобы отстаивать гражданские права.
Гражданственная риторика Петрарки пребывает в противоречии с пышным слогом, оценить который Кола Ди Риенцо (римский революционер, которого Петрарка пожелал прославить) не смог бы. Написанное Петраркой письмо к Цицерону (Петрарка первым освоил жанр открытого письма к покойному) служит иллюстрацией к собственному методу поэта: «Я скорблю о твоей судьбе, мне стыдно за тебя, и я сожалею о твоих ошибках. Чего же стоят твои поучения, кому нужны прекраснейшие слова о добродетелях, если ты сам себе в глубине души не веришь? Ах, насколько лучше было бы, особенно для философа, состариться в тихой деревне в раздумьях о вечной жизни, а не обо всем этом, столь ничтожном, и не знать ни ликторских розог, ни триумфов, ни Катилины (…)». Сам Петрарка прославился именно триумфами, то есть тем, в чем корит Цицерона.
Поистине, пощечина в Ананьи, данная папе Бонифацию, – осталась единственным брутальным действием; новая идеология создала эстетику компромиссов. Проект Филиппа Красивого был своего рода идеологией объединенной Европы, не имперской, но федеративной. Переезды Папской курии обусловлены конфликтом двух концепций правления: теократической власти и светской империи. В ходе распри гвельфов и гибеллинов (папистов и имперцев) возникает авиньонская школа – образование искусственное: национальной школы здесь нет, академической школы (в том смысле, в каком существовала, например, Болонская академия в позднем XVI в. или мастерская Гирландайо в XV в.) тоже нет. То, что возникло в Провансе, было не «школой», но гибким компромиссом религии и монархии, проектом идеологии. Заказ на религиозное произведение поступает от Папской курии, неприкрыто зависимой от светской власти. Перемещение Папского Престола под руку Филиппа Красивого по времени совпадает с амбициозным проектом Пьера Дюбуа, представленного королю Франции в 1306 г. Дюбуа предлагает объединение европейских земель в Европейскую христианскую республику, управляемую «консилиумом гражданских лиц, наделенных осторожностью, опытом и верой, для которых Святой Престол стал бы возможным арбитром» (Sainte Lerette L. de. L’idée de l’Union fédérale européenne. Paris, 1955. P. 12). Гражданское правление, согласно проекту Дюбуа, регулируется ассамблеей принцев под началом французского короля. Это – альтернативное Священной Римской империи и Папскому Престолу в Риме правление – становится идеологией Авиньона. Спустя несколько лет, в 1313 г., Данте пишет проект христианской монархии – прямой ответ Дюбуа и конструкции, сооруженной Францией (см. «Монархия» Данте). Филиппа Красивого Данте ненавидит как жадного узурпатора, оспорившего власть империи. Проект Данте и план Дюбуа схожи тем, что настаивают на разделении папства и светской власти; но в это время уже действует рабочая модель идеологии – Авиньон, и показано, как христианская идея становится инструментом локальной власти монарха.
Многосоставный культурный гибрид Прованса усложнился еще более: Престол папы помещен там, где традиции рыцарства, служения сюзерену и Прекрасной Даме, авторитет феодального права исключительно сильны. Христианская догма не оспорена, но мягко срослась с дворцовым этикетом. Приглашали художников из Италии, Франции, Фландрии. Влияние синтетической культуры Прованса и того факта, что большинство кардиналов и последующих пап были французами, стало причиной того, что итальянская живопись офранцузилась, французская – обытальянилась. Авиньонская школа не стала в полной мере «провансальской», но возникло не вполне внятное понятие «интернациональная готика».
