Барнабаш Кос так никогда и ни от кого точно не узнал, в чём состояли его функции, но это не меняет сути дела — он стал общественным работником. Когда его поставили об этом в известность, он очень испугался. Ему сказали, что он будет отвечать за работу бригад, и он сначала решил, что речь идёт о музыкальном инструменте нового образца, игре на котором он не обучен. Но ему объяснили, что играть на этом нельзя и стрелять
из этого — тоже, и он успокоился. Он продолжал старательно играть на треугольнике, а когда вспоминал, что является общественным работником, то чувствовал в душе нечто вроде ответственности и смутное ощущение, что это веяние времени и что с ним нужно мириться. Остаётся только пожалеть, что всё не осталось так и дальше.
Через некоторое время перешёл в филармонию тромбонист Петраш; тогда-то и вспомнили о Барнабаше Косе как о человеке, который не очень энергично сопротивляется общественным поручениям. Таким образом, Кос нежданно-негаданно унаследовал после Петраша обязанности ответственного за отдых. А так как музыкальный сезон был в разгаре, то и эта обязанность никак не сказалась ни на жизни, ни на режиме дня доблестного музыканта. К провалам пауз во время концертов и репетиций добавились паузы во время заседаний месткома, прерываемые лишь дуолями «Я — за!», исполняемыми пианиссимо в две шестнадцатых, или триолями «Я — против!», соответственно тому, что стояло в нотах, то есть соответственно тому, как голосовало большинство. Однако и теперь сердцем Барнабаша Коса владел треугольник, которому он по-прежнему отдавал всю свою творческую гордость и всю свою нежность.
Но вот однажды вечером секретаря месткома, трубача Гайдоша, позвали к телефону.
— Честь праце, Гайдош, это ты? Слушай, товарищ Гайдош, завтра в семь утра отходит автобус с профработниками, едущими на двухнедельные курсы.
— Ну и ну, — сказал Гайдош, — и ты сообщаешь мне об этом только сейчас?
— Знаю, — ответил голос на другом конце провода, — получилось недоразумение, и мы только минуту назад выяснили, что в списке нет никого от оркестра.
— Но… — сказал Гайдош.
— Знаю, — ответил голос. — Но теперь нужно исправлять ошибку. Больше это не повторится.
— Но… — сказал Гайдош.
— Знаю, — ответил голос. — Но мы на тебя твёрдо рассчитываем. Возьми с собой зубную щётку, пижаму, «Маркс и Энгельс об искусстве»…
— Да нет же! — закричал Гайдош. — Это невозможно. Оркестр — это не футбольная команда, нам нужен каждый игрок! Я…
— Знаю, — сказал голос немного тише. — Так пошли кого-нибудь другого.
— И речи быть не может! Мы разучиваем Ленинградскую симфонию, Вторую венгерскую, Патетическую и не можем никого освободить от репетиции, — разошёлся Гайдош.
— Знаю, — ответил голос, — но ты всё-таки подумай… Так завтра в семь, и без опоздании.
— Тут не о чём думать! — закричал Гайдош и вдруг замолк, будто вспомнив о чём-то.
— Знаю, — сказал голос. — Кажется, ты уже нашёл выход?.. Ну?..
Так Барнабаш Кос попал на курсы. Оп покорно упаковал зубную щётку, пижаму, «Маркс и Энгельс об искусстве» и утром, в семь часов, сидел в автобусе, совершенно ошеломлённый, всё ещё не понимая, что произошло. Через несколько часов он вылез из автобуса в обширном тенистом парке и поселился в уютном домике вместе с балетмейстером из ансамбля СЛУК и печатником-лириком, необыкновенно симпатичными ребятами.
Барнабаш Кос провёл две очень интересные и весёлые недели, заполненные развлечениями в дружной компании и оживлёнными дискуссиями (треугольник держал паузу), Он дышал здоровым, душистым лесным воздухом и особенно подружился со своим соседом-печатииком и ещё с одной актрисой и вёл себя во всех отношениях скромно, сдержанно и примерно. Однажды его вызвал руководитель курсов товарищ Вавречка и дружески сказал ему:
— Что это ты такой… молчаливый, товарищ Кос? Такому молодому человеку следовало бы проявлять больше инициативы.
Барнабаш Кос действительно не был стар, хотя в оркестре он производил впечатление развесистого бука в берёзовой роще.
— Вот посмотри на товарища Мелиха, — продолжал руководитель и указал на вышеупомянутого печатника, — он, наверное, будет директором типографии. Или вот Янкович, — это был черноволосый, коренастый и деятельный журналист из «Чётки»,
