— Позволь, — не сдавался молодец, — но ведь ты фосфором и серой уничтожал всё живое, а бывало, и в куски рвал положительных героев.
— Что поделаешь, — признался человек, — приходилось поддерживать свою репутацию. Один мой знакомый — заведующий кладовой на кинофабрике — поставлял мне бенгальский огонь. Но это были заблуждения молодости… «О, где вы, дни былые!..»
— Ну и что? — допытывался Янко. — Теперь без дракона жить будем или как?
Дракон Крикритити пожал плечами и вдруг мечтательно произнёс:
— Снять бы комнатку с ванной и отдельным входом, иметь бы пишущую машинку да тёпленькое местечко в редакции…
Взял Янко дракона Крикритити в королевскую столицу, сдал ему по сходной цене одну башню, назначил блондинку-секретаршу и обеспечил его пожизненной пенсией; и стал дракон Крикритити печатать учёные труды, сделался академиком и вообще занял солидное положение.
А Янко женился на принцессе; на свадьбе они пировали три дня и три ночи, а потом мудро правили, объявили чисто поле с драконами государственным заповедником, и если не умерли, то и по сей день живут да поживают, добра наживают, друг друга любят и страной управляют.
Перевод Л.Разумовой
Величие и падение Барнабаша Коса
Природа, как известно, иногда не прочь подшутить над человеком, и случилось так, что Барнабаш Кос играл не на флейте, не на кларнете и даже не на пикколо, а на треугольнике. Следует заметить, что играл он на нём виртуозно, вкладывая в музыку всю душу, и что он был самым надёжным, самым преданным делу человеком в оркестре. Когда он не должен был выдерживать паузу, — а надо сказать, что жизнь Коса складывалась преимущественно из невероятного количества пауз, в восьмую часть такта, в четверть, в половину такта, но главным образом в целый такт, — когда приходило его время и он должен был играть свою партию, он от наслаждения закрывал глаза, его уносила могучая волна мелодий и ритмов, и металлическая палочка, зажатая в дрожащих пальцах, мягко и с глубочайшим чувством опускалась на благородную сталь треугольника. Раздавался звон, по сравнению с которым звук ангельских колокольчиков показался бы отвратительным грохотом, и Барнабаш Кос, испив до дна сладость творчества, снова самозабвенно погружался в безбрежное море пауз, в четверть такта и т. п., но главным образом в целый такт.
В своё время Барнабаш Кос играл и на барабане, и на тарелках, и даже на литаврах; тогда он считал себя богом оркестра, а всех остальных музыкантов вместе с дирижёром — за своё, в общем не такое уж необходимое, дополнение. Но появлялись молодые и талантливые выпускники консерватории, и, наконец, получилось так, что Барнабашу Косу, хотя он к этому и не привык, остался только треугольник. На треугольнике могли бы спокойно играть по совместительству барабанщик или литаврист. Но это означало бы, что Барнабаш Кос — лишний и что его можно и даже нужно уволить. А уволить Барнабаша Коса было и технически и морально невозможно: Кос числился в оркестре буквально с незапамятных времён, держался образцово, работал с воодушевлением н аккуратно, словом, ещё не родился смертный, у которого хватило бы мужества посмотреть Косу в глаза и прямо сказать ему, что он уже не нужен. Таким образом, Кос, блаженствуя, с успехом играл на треугольнике, с достоинством дремал во время бесконечных пауз, был старателен, никому не мешал, а когда однажды заболел и пропустил три концерта, то это заметили только при исполнении симфонии «Час призраков», где нужно было на треугольнике зловеще отбить полночь. Это была сольная партия, в которой музыкальный талант Барнабаша Коса проявлялся наилучшим образом.
Но как ни lento maestoso [16] текла жизнь этого преданного служителя муз, в один прекрасный день в неё ворвалось, если можно так выразиться, allegro furioso[17]. Это был день, когда на совещании руководства симфонического оркестра кто-то — почему-то авторов таких исторических изречений никогда нельзя потом отыскать — заметил:
— Вот, например, у Барнабаша Коса тоже ведь нет никакой общественной работы!
И верно! Руководители обрадовались и тут же утвердили Барнабаша Коса агитатором в добровольческих бригадах.
