Я схватил мешок и перенес его в фургон. Предусмотрительный Ильмо застелил пол брезентом, чтобы выпавшие монеты не провалились в щели между досками.
Ворон велел мне собирать все, что лежало россыпью под столом.
— Ильмо, вытряхни один мешок и дай его Костоправу.
Сами они грузили мешки, а я ползал на коленях, собирая раскатившиеся монеты.
— Минута прошла, — объявил Ворон. Половина мешков уже лежала в фургоне.
— Слишком много всего рассыпалось, — пожаловался я.
— Если придется, оставим на месте.
— А куда повезем мешки? И как мы их спрячем?
— В сеновале на конюшне, — решил Ворон. — На время. Потом сделаем у фургона фальшивое дно. Две минуты прошли.
— А что делать со следами колес? — спросил Ильмо. — Он сможет нас по ним выследить.
— А с какой стати ему вообще об этом беспокоиться? — засомневался я вслух.
Ворон проигнорировал мои слова и спросил Ильмо:
— Ты не маскировал следы, когда ехал сюда?
— Как-то не подумал.
— Проклятье!
Все мешки перекочевали в фургон. Ворон и Ильмо стали помогать мне собирать россыпь.
— Три минуты, — произнес Ворон и тут же воскликнул — Тихо! — Он прислушался. — Ведь Душелов не мог вернуться так скоро, верно? Нет, это опять Хромой. Сматываемся. Ильмо, ты поведешь фургон. Правь к главным улицам, затеряйся среди движения. Я пойду следом за тобой. А ты, Костоправ, постарайся уничтожить ведущие сюда следы фургона.
— А где Хромой? — спросил Ильмо, тщетно вглядываясь в метель.
Ворон показал.
— Нужно от него оторваться, или он все у нас отберет. Иди, Костоправ. Давай, Ильмо, езжай.
— Но, пошли! — Ильмо щелкнул поводьями. Фургон со скрипом покатил.
Я нырнул под стол, набил доверху карманы и побежал прочь от того места, где, по словам Ворона, затаился Хромой.
Не знаю, насколько удачно я сумел замаскировать следы фургона. Думаю, начавшееся с утра движение на улицах помогло нам больше, чем все, что я сделал. От конюха я тоже избавился. Я протянул парню носок, набитый золотом и серебром, — больше, чем он смог бы заработать на конюшне за несколько лет, — и спросил, не согласится ли он исчезнуть. Желательно, и из города тоже.
— Я даже не потрачу лишней минуты, чтобы забрать свое барахло, — ответил он, бросил в угол вилы и вышел.
Я торопливо вернулся в нашу комнату. Все, кроме Масла, еще дрыхли.
— А, Костоправ, — произнес он. — Как раз вовремя.
— Что, рана болит?
— Угу.
— Похмелье замучило?
— И это тоже.
— Сейчас что-нибудь придумаем. Ты давно проснулся?
— Да с час назад.
— Душелов был здесь?
— Нет. Кстати, куда он подевался?
— Не знаю.
— Эй, это же мои сапоги. Чего это тебе вздумалось надевать мои сапоги?
— Успокойся. Выпей вот это.
Он выпил, но не угомонился:
— Послушай, почему ты надел мои сапоги?
Я снял сапоги и поставил их возле огня, который уже начал угасать. Масло дышал мне в спину, пока я подбрасывал уголь.
— Если ты не успокоишься, у тебя разойдутся швы.
Наших можно успокоить только так. Когда им даешь медицинский совет, они прислушиваются. И, все еще злясь, Масло снова улегся и заставил себя лежать спокойно, но ругать меня не перестал.
Я стянул с себя промокшую одежду и напялил ночную рубашку, что попалась мне на глаза. Понятия не имею, откуда она взялась. Рубашка оказалась коротковатой. Поставив на огонь чайник, я взял свою сумку и подошел к Маслу:
— Дай-ка я тебя осмотрю.
Я очищал кожу вокруг раны, и Масло тихонько ругался, когда я услышал звук. Шарк-стук, шарк-стук. Шаги замерли возле нашей двери.
— В чем дело? — спросил Масло, ощутив мой страх.
— Это… — Дверь за моей спиной распахнулась. Я обернулся и увидел, что моя догадка оказалась верна.
Хромой подошел к столу, плюхнулся на стул, обозрел комнату. Его взгляд пронзил меня, и я стал гадать, помнит ли он, что я сделал с ним в Весле.
— Как раз поставил чайник, — невинно произнес я.
Он посмотрел на мокрые сапоги и плащ, затем на каждого находившегося в комнате. Потом снова на меня.
Крупным Хромого не назовешь. Если встретить его на улице, не зная, кто он такой, Взятый не произведет особого впечатления. Подобно Душелову, он был одет в однотонную одежду — тускло-коричневую, поношенную и грязную. Лицо скрывала потертая кожаная маска, с которой капала вода. Из-под капюшона и маски торчали спутанные пряди волос — черных, припудренных сединой.
