Позднее тем же вечером второй конюх привел к нам еще одного коня, и пока приводил его в порядок, в конюшню явился поболтать молодой человек с трубкой в зубах.
— Послушай, Таулер, — попросил его второй конюх, — поднимись по лесенке на сеновал и принеси сена для этой кормушки! Только оставь внизу трубку!
— Ладно, — отозвался тот и полез на сеновал.
Я слышал, как он топает над моей головой, как сносит сено вниз. Зашел Джеймс, чтобы в последний раз убедиться, что мы с Джинджер хорошо устроены на ночь, а после его ухода дверь конюшни заперли.
Не могу наверняка сказать, долго ли я спал, не могу сказать, и в котором часу я проснулся среди ночи, знаю только, что разбудило меня весьма неприятное, хоть и неопределенное ощущение. Окончательно пробудившись, я заметил, что воздух в конюшне сделался каким-то плотным и удушливым. До меня доносилось покашливание Джинджер, да и другие кони вели себя беспокойно. Я ничего не мог разглядеть в темноте, но конюшня быстро наполнялась дымом, и мне уже нечем было дышать.
Лаз на сеновал был открыт, и мне показалось, что дым плывет оттуда, сверху. Вслушавшись, я различил легкое шуршание, потрескивание, похрустывание. Я не понимал, что это такое, но в шорохах и треске чувствовалось нечто зловещее, и я вздрогнул всем телом. Другие кони сильно встревожились, они дергали недоуздки, били копытами.
Наконец, за стеной послышался звук шагов, и тот конюх, что ставил в стойло последнего коня, ворвался с фонарем в конюшню и бросился поспешно отвязывать лошадей. Он хотел вывести нас из стойла, но так торопился и был сам так напуган, что вконец перепугал и нас. Первая лошадь, которую он попробовал вывести, заупрямилась и не двигалась с места, он бросился ко второй, потом к третьей, но ни одна не шла. Конюх подбежал ко мне и попытался силой стащить меня с места, что, конечно, было совершенно бессмысленно. И тут он ринулся вон из конюшни.
Мы, без сомнения, повели себя крайне глупо, но казалось, будто опасность грозит нам со всех сторон; все вокруг было так странно и так страшно, и не было поблизости человека, которого мы знали и за кем пошли бы.
Свежий воздух, хлынувший в конюшню через дверь, оставшуюся открытой, дал нам возможность чуть-чуть продышаться, но от него усилился треск над головой, а когда я взглянул наверх, то сквозь прутья моей пустой кормушки увидел пляшущие на стене красноватые отблески. Со двора до нас донесся крик:
— Пожар!
В конюшню быстрым, но спокойным шагом вошел хромой старик-конюх. Он ловко вывел во двор одного коня, потом двинулся за другим, но из лаза уже высовывались языки огня, а потрескивание на сеновале превратилось в грозный рев.
Вдруг сквозь рев и грохот до моих ушей донесся голос Джеймса, ясный и уверенный, как обычно:
— Пошли, мои хорошие, пошли, пора ехать, так что просыпайтесь — и в дорогу!
Мое стойло располагалось ближе к двери, и Джеймс сначала вывел меня, как всегда, похлопывая по спине и по бокам:
— Пойдем, Красавчик, где твой недоуздок, пойдем, сейчас мы выберемся из этого чада!
Джеймс мгновенно отвязал меня, сорвал с шеи шарф, набросил мне на глаза и, продолжая приговаривать успокоительные слова, повел во двор.
Едва оказавшись во дворе, Джеймс развязал мне глаза и громко крикнул:
— Эй, кто-нибудь! Быстрее уводите лошадь, а я за второй пошел!
Какой-то рослый плечистый человек потянул меня прочь, а Джеймс стремглав ринулся обратно в конюшню. Увидев, что он делает, я громко заржал. Джинджер говорила мне потом, что ржанием я спас ей жизнь: если бы она не услышала его во дворе, ей недостало бы духу, чтобы выйти.
Двор был охвачен невообразимой суматохой: лошадей выводили из конюшен, из сараев выкатывали экипажи и повозки, боясь, что огонь может распространиться. На противоположной стороне двора поднимались окна, оттуда слышались бессвязные выкрики. Я же не отрываясь смотрел на конюшенную дверь, изза которой вырывались все более густые клубы дыма и уже начинали выхлестываться языки пламени.
