Тут на Госновитцера снова напал приступ астматического кашля, с которым он долго не мог справиться. Тем временем старик Мостель, плутовато подмигнув гревшемуся возле печи вилликусу, шепнул ему на ухо:
— Принеси-ка, сынок Криштоф, сюда "городскую курицу"! Не прошло и полминуты, как на столе появилась "городская курица" — самая хищная изо всех пернатых и непернатых тварей, наводившая на жителей Лёче неописуемый страх, — при ее появлении умолкал любой смелый и вспыльчивый человек. Разумеется, это была никакая не курица, а самая обыкновенная черная шкатулка, запиравшаяся на три висячих замка, с узкой щелкой в крышке. Правильнее всего было бы назвать ее копилкой, куда собирались штрафы, а именовалась шкатулка «курицей» потому, что она усердно и добросовестно несла золотые яички на благо родного города.
Госновитцер мгновенно присмирел, подобно тому как собака бросает кость, увидев намордник; он забыл даже, о чем начал говорить, и в полном замешательстве, уставившись на страшную шкатулку, хриплым голосом пробормотал:
— Это что же? Мне?
Мостель ничего не ответил, только головой кивнул.
— Но за что?
— За то, милый Госновитцер, — ласково пояснил председательствующий, — что вы недостойно вели себя: оскорбили городской сенат и своей издевательской шуточкой о чахоточных бургомистрах помогли нашим противникам найти аргумент для предстоящего судебного процесса о гороховых полях. За все это извольте-ка подарить нашей курочке два желтеньких цыпленочка.
— Много! — весь побагровев, сказал Госновитцер, человек чрезвычайно жадный, готовый за лишний пятак хоть в Краков гнать козу на продажу. — Я не настолько богат!
— Вы же знаете, что у нас в Лёче сенат, определяя размер штрафа за оскорбление словом, исходит не из того, как велико богатство виновника, а из того, как велик его проступок.
Конечно, у членов сената сердца были не каменные, всегда можно было поторговаться из-за размеров штрафа, и довольно часто случалось, что штрафы в "твердой монете" (то есть в золоте, серебре и прочих металлах) заменялись жидкой пеней — вином. Вот и на этот раз в перепалку поспешил вмешаться сенатор Крипеи:
— Может быть, достаточно будет, если Госновитцер поставит сенату два штофа вина?
В леченской ратуше во все времена было принято «вспрыскивать» только что вынесенные приговоры. In vino Veritas [Истина в вине (лат.)]. У богини правосудия Фемиды только глаза завязаны, а рот и горло сей богини фантазия наших предков оставила свободными. Да и в конце концов было бы несправедливо, чтобы «курица» все штрафы поглощала единолично.
Мостель, правда, указал рукой на труп, лежавший за его спиною.
— В такой горестный час? Это несовместимо с достоинством сената и должным уважением…
Но тут на выручку Крипеи поспешил Бибера:
— Не понимаю! Всем известно, что венгр пьет с горя. А разве мы не венгры? (Разумеется, ни один из отцов города, даже сенатор Палфалви, носивший венгерскую фамилию, не знал ни слова по-венгерски, и только Янош Гулик немного говорил на ломаном венгерском языке.)
— Венгры. Конечно, венгры! — отвечал Мостель. — Это видно хотя бы из того, что мы готовы пожрать друг друга. Ну так вот, за свою венгерскую храбрость господин Госновитцер пусть поплатится двумя золотыми. Dixi.
Выхода нет, пришлось раскошелиться, и господин сенатор, роняя крупные, как горошины, капли пота, наскреб в своих карманах горсть серебряной мелочи — ровно на один золотой талер. Сказав, что остальное он "принесет потом" (вторая венгерская черта характера), Госновитцер с недовольным ворчанием сел на свое место.
— А теперь — мир! — удовлетворенно провозгласил старец, потянув из табакерки. — И давайте покончим с гороховыми полями. Завтра же надо произвести официальный осмотр места происшествия. Все прочие необходимые шаги пусть от имени городского сената предпримет господин Нусткорб. Не знаю, куда и в какой форме нам нужно обратиться с этим иском: к государственному казначею или к наместнику короля? Но уж если у господина Нусткорба зачесались руки, пусть он этим делом и займется.
Нусткорб наклонил голову в знак того, что он подчиняется приказу.
