Мария Гёргей рассказала, что Трансильвания утихла: стоило там появиться императорским войскам, как приверженцы Тёкёли один за другим покинули его. Трансильванское дворянство получило полное прощение, так как оно якобы действовало под влиянием воцарившегося в крае недовольства, которое "умел разжечь Тёкёли. Зато зачинщиков восстания, собравшихся под знамена Тёкёли из Венгрии, объявили бунтовщиками, в списках разыскиваемых числится теперь и Янош Гёргей. Оттого-то ему и пришлось переодеться в крестьянскую одежду и под видом обозника добираться до Ошдяна, где он месяца два скрывался у Дарвашей. Дарвагш — свояк Марии, пользующийся покровительством наместника Пала Эстерхази, отправился в Буду, чтобы выпросить помилование Яношу, да еще и по сей день обивает там пороги. Хоть бы господь бог помог ему! Каталина известила Марию, что Янош находится у них в Ошдяне. Осенью Мария поехала туда и уговорила мужа перебраться на топорецкую мельницу, где она подготовила ему место у мельника Петера Галла, верного человека, умеющего держать язык за зубами. А тем временем Дарваш выхлопочет для Янеша скрепленную печатью императорскую грамоту о помиловании.
Матей обернулся с козел.
— Заезжать во двор?
Они были уже возле здания комитатской управы.
— Заезжай. Кто знает, сколько нам придется здесь пробыть! — сказал Гёргей и невольно вздохнул.
Сани проскрежетали полозьями по избитой брусчатке, часовой у ворот салютовал, как положено, — саблей наголо.
Вице-губернатор окликнул его по имени: "Власинко! Сбегай за комендантом. Пусть немедленно прибудет сюда ко мне", — сам же, выпрыгнув из санок, помог невестке сойти.
— Крепитесь, Маришка, — пожимая руку, шепнул он ей своим хрипловатым, но приятным, когда он хотел, приветливым голосом.
Мария не ответила. Фонарь, висевший под сводом ворот, бросал на ее лицо тусклый свет. Она была бледна и смотрела на Гёргея каким-то странным, печальным взглядом.
— Вы вся дрожите! — заметил вице-губернатор, почувствовав, как трепещет ее рука.
— Озябла, — пролепетала Мария. — Холодно.
— Сейчас придет комендант.
Но возвратившийся Власинко доложил, что коменданта управы нет дома.
— Найти, хоть из-под земли достать! Эй, стража! Позвать немедленно двух-трех стражников.
Стражники-гусары и тюремщик тотчас явились на зов.
— Разыщите в городе коменданта, — раздраженным тоном приказал вице-губернатор. — Живой или мертвый, но чтобы сейчас же был здесь. Ну, раз-два, мигом! А ты, Власинко, найди мне поскорее старшего надзирателя с ключами от всех камер.
В огромном здании управы поднялась суматоха. Захлопали двери, во дворе и на этажах вспыхнули и замелькали огни: по всему дому засновали люди с зажженными фонарями. Пронесся слух, что нежданно-негаданно прискакал вице-губернатор и, как видно, не в духе. Сама госпожа Гродковская, жена коменданта, вышла во двор как была, в хрустящем накрахмаленном переднике, с засученными рукавами, раскрасневшаяся у жаркой печи. Увидев грозного начальника ее супруга, она затараторила пронзительным голосом:
— Ой, ей-богу, не знаю, куда он запропастился! В один миг исчез. И вчера также к ужину не пришел. Мне это сразу не понравилось: что-то он недоброе замыслил; больно уж плутовская рожа у него была. Ведь прежде-то он всегда говорил мне, куда идет. Вчера вечером прибыл гонец, искали, искали моего Гродковского по всему городу — да так и не нашли. А как он домой заявился, я его давай допрашивать: где ты был? Не признается. Я ему: "Гродковский, говори начистоту! Если даже женщина тут замешана, прощу!" А он только что-то себе в бороду бормочет. Тут уж мне пришлось на него прикрикнуть: "Гродковский, сукин ты сын, смотри чтобы такого больше не повторялось!" А он, вишь, опять улетучился, как дым! И я от злости не знаю, что мне делать. Одно ясно: свернул он с пути истинного. Право слово, сударь, кончится это дело плохо: обрежу я кое-кому косы! Но для начала, ваше превосходительство, не мешало бы, чтобы и вы его немножко пристыдили. Для того я и излила вам свое горе!..
Госпожа Гродковская все говорила и говорила, но тут появился старший надзиратель с фонарем и ключами. Вице-губернатор еще издали закричал ему: