Рябой копейщик почесал затылок.
— Есть один такой способ, — нехотя промямлил он, — ежели, к примеру, вы, ваше превосходительство, ехали бы к лесничему Варге.
— Да? А ведь я как раз и еду к лесничему Варге. Вы знаете его?
— Еще бы не знать!
— Говорят: хороший человек? — решил прощупать почву Гёргей.
— Верно говорят. Он и сегодня опять девять кегель сбил в Сабадкинской корчме.
— Так какой же способ?
— А вот, ежели бы два служебных лица проводили вас, ваше превосходительство, до господина Варги, а потом — обратно и под присягой подтвердили бы, что вы дальше его дома не ездили, тогда бы мы со спокойной душой пропустили вас и обратно.
Гёргею понравилось разумное предложение, и он вступил в переговоры с Пыжерой.
— Правильно! — заметил он. — Значит, все же можно туда проехать?
— Туда — легко, обратно — трудно. Мы вот только сегодня утром пропустили одного верхового. К слову сказать, он назвался человеком вашего превосходительства, едет, говорит, в Буду, а назад возвращаться не собирается. Как уж он там от Ошдяна дальше пробирался — его дело. По ту сторону Ошдяна точно такая же застава стоит. Власти наши так порешили, что, как только у черной смерти кончится провиант, она сама по себе прекратится.
— Вы говорите, верховой проехал туда?
— Да, военный один.
— И сказал, что он — мой человек?
— Да, хвастал, что он на службе у сепешского вице-губернатора состоит, и даже грозился всех нас саблей зарубить, ежели мы его не пропустим. А еще сказал, что он везет самому наместнику в Буду такую весть, что наместник велит весь наш город спалить, ежели гонец по нашей вине с опозданием к нему прибудет. Ну, господин бургомистр проверил его бумаги и велел пропустить.
— Каков из себя был этот военный?
Пыжера описал внешность и одежду всадника, но лучше всего ему запомнился конь, потому что конь этот шел иноходью и у него была звездочка на лбу.
— Гунар! — воскликнул Престон.
— Ах, висельник Бибок! — пробормотал Гёргей, тотчас же догадавшийся, какую тайну вез «полковник» на продажу в Буду, узнав из подслушанного разговора, что наместник сейчас находится в Буде. Гёргея мог вывести из себя какой-нибудь пустяк и могло совсем не взволновать самое серьезное дело, если он в это время был чем-то занят (например, стриг бы себе ногти), ничто, даже пожар в доме, не заставил бы его прервать свое занятие. Поэтому он и сейчас вернулся к основной своей заботе:
— А скажите, господин надзиратель, как мне получить двух служебных лиц в сопровождающие?
— Их мог бы выделить вам сам господин бургомистр, да только их благородие сейчас отсутствуют.
— А кто у вас теперь бургомистром?
— Их благородие господин Даниэль Катай.
— Даниэль Катай? Так ведь это же мой знакомый! Высокий, белокурый, на левую ногу прихрамывает?
— Зато ходит прямо.
— Прежде он был судебным заседателем в комитате Гёмёр?
— Он самый.
— Я встречался с ним года четыре назад, когда мы межевали комитетские границы.
— Ну, коли вы, ваше превосходительство, так хорошо знаете его, вам можно и домой к нему заехать.
— А где он живет?
— В Римавском порядке.
— Не хочется назад возвращаться. Я, признаться, суеверный человек. Может быть, написать ему? Как вы полагаете?
— Можно и написать, — согласился Пыжера. — Ежели кто грамоте обучен, отчего же не написать. Мне, например, легче съездить, чем письмо написать. А ведь когда-то и я знал грамоте и почерк у меня был красивый, да вот отяжелела рука. Здесь, в корчме, найдутся чернила, пишите на здоровье, а господин смотритель — он здесь с конем — отошлет ваше письмо с каким-нибудь нарочным к бургомистру.
Гёргей слез с тележки, и, пока Престон насыпал в торбы лошадям овса, вице-губернатор, зайдя в корчму, начал готовиться к составлению письма, что, разумеется, было связано с немалыми трудностями. Прежде всего нужно было раздобыть бумагу. Помог хозяин корчмы "Три белки", пузатый и неповоротливый господин Келенце, в насмешку прозванный завсегдатаями его заведения Четвертой белкой. Из уважения к знатному гостю он пошел на великую жертву: вырвал чистый лист из Библии, который вместе с другим таким же листом был вклеен в священную книгу для записи имен и дней рождения или кончины детей господина Келенца, а также названий планет, под которыми они появились на свет; поскольку один из двух вклеенных листов был уже до конца исписан, то, вырывая второй лист, Келенце бросал, можно сказать, вызов судьбе: отныне его чада не имели больше права ни рождаться, ни умирать. Но за обиду, нанесенную тем Келенце, которым отныне не суждено было родиться, были вознаграждены подросшие маленькие Келенце, которым отец приказал изловить на дворе гуся, вырвать у него перо и с помощью ножичка господина тюремного смотрителя очистить перо, чтобы можно было писать. Охота на гуся доставила детворе превеликое удовольствие; с радостным визгом, под громкий гогот пернатых обитателей двора, ребятишки изловили старого гусака; после некоторого сопротивления он расстался с самым длинным из своих перьев, а господин Гёргей уже без всяких препон мог начертать на бумаге следующее послание:
