Дуэль. Смех один. И не убил он капитана этого, промахнулся. А капитан и вовсе в воздух пальнул. И на тебе – трибунал, рейс до Ростова, а потом сразу сюда – вот тебе курорт, батенька, Гудермес называется. А капитан – в Грозном. Жив ли? Бог его знает. Такая вот дуэль. Со счастливым исходом.
Скотина первейшая. Что же я наворотил, что же я с собой сделал? Поздно. Не стоит и думать об этом. И о Петербурге, и о дуэли – проехали. Идти нужно.
А куда идти? Куда идешь ты, поручик Огурцов? Камо грядеши? Кто виноват? Что делать?
Что делать? Выживать. Как? Никто здесь этого не знает. Дело случая. Выживать – и все. Можно прижаться к пятнистой броне БТРа. А можно и не прижиматься. Можно пулю словить вот так – идучи по скалам. А можно и на БТРе на фугас попасть – никто здесь не застрахован. На то и война. Ноу секьюрити, май фрэнд.
Никто твой покой охранять не будет – никакие парни в черных пиджаках с рациями в карманах, как на петербургских балах, – здесь ты сам себе охрана. И не только себе. Говорят, что всей России. Кто это говорит? Тоже, в черных пиджаках. Только на секьюрити не похожи. Толстые все, отъетые. Россию, говорят, спасем. И каждый ведь знает – как. И все у них так просто. Один говорит – за год, другой, посерьезней лицом, – за три. Вот и иду – поручик Огурцов, двадцать три года, из хорошей семьи, холост, прописан, не выезжал, не был, не привлекался...
Два опасных места уже миновали. На последнем на прошлой неделе казаков постреляли. Все как водится. А через несколько дней головы возле штаба нашли. Выставили на обочине, сволочи.
War is over. Война окончена.
Какое, на хрен, она окончена. Здесь она перманентна. Здесь просто иначе не бывает.
Генерал Ермолов тут давеча приезжал. Поздравлял с окончанием военных действий. Осталось, мол, ерунда. Зачистки. А там и заживем славно.
Вот за этим леском поселок. Считай, пришли. Маленький поселок – десяток домишек. Иди, поручик Огурцов, зачищай со товарищи.
А в Петербурге сегодня праздник. День независимости, шутка сказать. Балы, приемы. Тут довелось туда позвонить. Говорят, Стинг приезжает. В Павловске в вокзале играть будет. Вроде, по приглашению великого князя приезжает, Владимира Владимировича Вавилова.
Ну что, входим в лесок. Ребята только что вернулись, вроде чисто.
Да и лесок-то – одно название. Три с половиной дерева.
Грохнуло справа, со скал. Упал. Слева – автоматная трескотня. Где же они там прятались, в этом леске? Три с половиной ведь дерева. Вот ведь, мать его так!
Подкатился сержант, укрылся за валуном. Начал бить короткими по скалам.
– Вон там они, в расщелине, – прохрипел он Огурцову. – Ах, бляди!
Огурцов лихорадочно соображал. Вон там хорошее место. Сменить позицию и...
– Куда, поручик?! – заорал сержант, когда Огурцов резко вскочил на ноги и, пригибаясь, бросился к намеченной им позиции.
Всего-то метров семь.
Сержант Михалков в прошлом и сам был неплохим брейк-дансером. Поэтому он невольно оценил изящество и законченность «волны», которая прошла по телу поручика Огурцова, – от колен к шее, с широкой амплитудой.
Несколько лет назад брейк победно прошествовал по салонам обеих столиц. А теперь вот и до здешних мест добрался. В другой только ипостаси.
Сержант Михалков вставил запасной рожок.
Глава третья
ВОЛШЕБНЫЙ МАЖОР
Я всегда опасался писать о нем. И не только потому, что в теме есть привкус вульгарности.
Э. Радзинский
«Кому-то жизнь – карамелька...» – думал Царев, размашистым уверенным шагом двигаясь от «Сайгона» к Московскому вокзалу.
Он не грустил. Грусть – это обычное человеческое чувство, это нормальное состояние, которое приходит, уходит, снова возвращается, и в конце концов к нему привыкаешь. Грусть можно залить водкой – совсем немного бывает нужно – грамм сто, если в хорошей компании. А в плохой – допустим, триста. И уходит грусть, исчезает, как и не было.
Можно ее, матушку, работой заглушить. Загрузить себя под завязку, сидеть в офисе до ночи и сверять цифры, или, ежели не в офисе, то на стройплощадке какой во вторую смену вписаться, или двор мести вместо двух раз в сутки – четыре, да лестницы помыть – это уж кто на что горазд. С грустью справиться, короче говоря, русскому человеку проще пареной репы. Тут не грусть, тут другое.
