Денег нет совсем, просто беда, вся партийная касса на эти переезды вылетела. Правда, несколько глотков «Агдама» Владимир Ильич все-таки себе позволил. Заслужил. Устал, однако. И ночевать негде. В разбитых «дуберсах» ни в одну финскую гостиницу не пустят.
А вкус у «Агдама» странный. Индустриализацией отдает. И электрификацией. А горло перехватывает. Хочешь сказать: «Дайте сдачи», – а поневоле вылетает гортанное и варварское «ГОЭЛРО».
Машинист попался – душка, чудесный грузин. Но – на всякий случай посадил рядом с топкой. Чтоб не баловал попутчик. Сыды, говорит, поэзжай до лубой станция, куда тэбэ, ара, нужно. Главное, спат мнэ нэ давай, рассказывай чего-нибуд. А то, говорит, сам знаэш – заснэш за рулем...
Руля Владимир Ильич, правда, так и не обнаружил, потея возле топки. Но грузин ему определенно понравился. Все-то у него в паровозе ладилось – то пар выпустит, то бомбу в окно бросит. В общем, симпатяга. В тендере паровоза овечки блеют. А на клапане котла – доллар железный бряцает – для удачи. Кабина локомотива вся сплошь в дагеротипах членов североамерканского конгресса первого созыва, по которым темпераментный грузин то кулаком бил, то соусом ткемали мазал – ублажал.
Сначала, потея от страха и жара печи, Владимир Ильич молчал – от самого Гельсингфорса до Выборга. А потом вдруг неожиданно почувствовал симпатию к машинисту – уж больно хорош тот был, когда, проезжая мимо больших станций, бомбы в окно швырял.
На подъезде к Выборгу белоирокезы повстречались, так симпатичный грузин просто в окошко посмотрел, бровями повел – тут же пришпорили коней белоирокезы и растворились в поднявшемся неожиданно со всех финских болот тумане, пряча в седельные сумки видавшие виды скальпы. И поглотил их туман, и тьма пожрала белоирокезов вместе со скальпами, лошадьми и политической несостоятельностью.
И тогда начал рассказывать машинисту Владимир Ильич – и про Маркса, и про Энгельса, про всю братву и про заводки классовые. И про базары партийные. И про толстый и обширный базис с тощей жилистой надстройкой.
Миновав Зеленогорск-Териоки, чудесный грузин уже и веру новую принял. Обратился. На отрезке же «Парголово—Шувалово—Озерки» и вовсе фанатиком стал. Пылкий народ, эти грузины. Вот с кем революцию делать надо. А не с Бронштейнами всякими. Ох, не доведут они до добра, не жди от них хорошего.
В Петербурге расцеловался Владимир Ильич с новым членом – по-партийному, взасос, крепко, энергично, со значением пошевелил языком в горячем грузинском рту и направился наконец на конспиративную, одному ему известную квартиру.
В квартиру эту он мог явиться без звонка, без письменного уведомления, в любое время дня и ночи. Еще бы: путиловский рабочий Юра Мишунин – цвет питерского пролетариата, на редкость ответственный товарищ.
Продолжал числиться на Путиловском, но уже года три принципиально на завод не ходил. Сидел в своей конспиративной квартире, попивал-покуривал и ждал гостей. Готовился к пролетарской диктатуре, читал Далматова и твердо знал, что уже скоро, очень скоро, придет то время, когда капиталисты будут работать, а простые люди сидеть и курить марихуану.
Владимир Ильич открыл дверь своим ключом. Свет не зажигал – знал здесь каждый угол, каждый поворот длинного, как двенадцатиперстная кишка, коридора. Пошел своим широким, уверенным шагом вперед и тут же ударился лбом обо что-то железное.
Странно. Раньше в этом месте ничего похожего не было. Раньше здесь стоял крохотный самогонный аппарат, которым пользовались все, появляющиеся на квартире у путиловского рабочего Юры, – и Владимир Ильич как-то бражки привез с собой симбирской и пользовался... но аппарат-то крохотный был совсем – перешагнуть через него можно было понимающему человеку в темноте безбоязненно. А тут...
Владимир Ильич пощупал ладонью ушибленное место. Судя по стремительно растущей шишке, он налетел на, как знал он из курса диалектического сопромата, створку пулеметной амбразуры башни легкого броневика. Прямо на заклепку выступающую попал.
Руки бы оторвать молодому пролетарию. Сказано ведь было – не работай! Так нет, все ему неймется. Собирает, мудак, на своем четвертом этаже броневик. А как спускать будет? Как он в двери-то пройдет? Капитальную стену ломать придется, леса возводить. Ну, да, впрочем, ломать – не строить. Мир хижинам, война дворцам...
