– На хуюшку. Знаешь, что я тебе, Васька, скажу. Ты попросту жизни боишься. Отсюда все твои половецкие пляски. Выкрутасы идиотские.
– Скажешь тоже. – Леков помотал головой. Подташнивало. Перед глазами все плыло.
– А хрена лысого тут говорить. Это же видно.
– А ты сама-то не боишься? – Леков с усилием отлепился от стремянки и встал. Качнулся.
– Тоже боюсь. Жизнь – страшная штука. Но я себя в руках держу. А ты – нет. И в этом разница между нами. – Маркиза сурово обхватила руками колени.
– А чего ты тогда после сейшена так быстро свалила? Погудели бы вместе.
– С тобой после сейшака только и гудеть было. Тебя же с квартиры той до автобусной остановки волоком тащить пришлось. – Маркиза хмыкнула. – Правда, мне это в тему вышло. Я тебя на этого здорового погрузила, как его, Ихтиандра, а сама скипнула.
– А чего скипнула-то?
– Да он клеиться ко мне начал с недетской силой. А мне не в кайф вдруг все стало. Кстати, ты за эти свои гастроли с Лукашиной бабок-то огреб?
– Огреб.
– Стало быть, насос ты теперь?
– Я отсос, а не насос. Я должен до сих пор.
– Ну, у тебя и долги... А кому должен?
– В том числе и Ихтиандру этому...
– То-то он очень недоволен был, что ему тебя тащить пришлось. Ты его еще и облевал под завязку.
– Я бы их всех облевал. Весь этот шоу-бизнес.
– Слышь, Васька, а что ты там про звезды бормотал? Ну уж очень заумное втюхивал. Сидишь тут, бормочешь. То ли со мной разговариваешь, то ли сам с собой. Ну я тоже поддакиваю. Знаешь, если с пьяными разговаривать, они быстрее в себя приходят. Точно тебе говорю. Я по себе это знаю.
Леков пожал плечами.
– А пес его знает. Я помню, что ли. Снилось что-то.
– Ты про бытийную массу все бубнил. А что это такое? Леков провел пальцами по струнам гитары. Поморщился отчего-то.
– У людей масса есть.
– Открыл Америку, – хмыкнула Маркиза.
– Да нет, не та, которая помидоры давит, если на них жопой сесть. Другая. Вот ты можешь изменить судьбу другого человека?
– Как два пальца, – заржала Маркиза. – Да я, знаешь...
– Нет, ты не врубилась. Вот ты прешь по жизни своим путем, своей траекторией, а траектории других людей, если они поблизости от тебя оказываются, меняются. Или твоя меняется.
– И это все? – разочарованно протянула Маркиза. – А я-то думала... Нет, Васька, мудак ты. Тренькал бы на своей гитаре, а в философию не лез.
– Ты опять не въехала. – Леков сморщился. – Вот взять, к примеру, Ленина. У него бытийная масса была очень большая. Он вон сколько траекторий изменил.
– Ну и к чему ты клонишь?
– К звездам. Они горят лишь благодаря своей массе. Водород сжимается, разогревается, возникает термоядерная реакция. Чем больше масса, тем он сильнее разогревается, тем быстрее выгорает, тем ярче горит звезда. И тем короче живет.
– Не сильна я в этих делах! – вдруг рассердилась Маркиза. – Жить надо на полную катушку, а не заморачиваться. Меньше колес надо жрать. Ленин твой, он вон не очень-то мало жил.
– Во-от, – протянул Леков. – Тут-то и суть. В звезде накапливается гелий. Если не хватит массы, то здесь и песец. А если масса большая, то загорается и гелий. Только это уже другой период в жизни звезды. И так далее. Через кризисы. Что ты понимаешь в Ленине?
– Тоже мне историк партии выискался! Стало быть, ты мне хочешь впарить...
– Ага, – сказал Леков и провел ногтем по шестой, басовой струне, издав неприятный скрипящий звук. Он усмехнулся. – Именно. Люди – они, как звезды, блин.
– Заколебал ты меня, Васька, со своими водородами-гелиями. Слушай, а ты что, уже перед сейшаком колес обожрался? Етти твою мать, уж от тебя я такого не ожидала. Хрена лысого ты байду эту дешевую воткнул? Ну «Дроздов» этих долбаных. Я, блин, по «Маяку» в «Рабочий полдень» их чуть ли не каждый день слышу. Слушай, Леков, а может, ты ссучился уже, а? Ты, Васька, им можешь не говорить, коль стесняешься. Но мне – старому боевому, так сказать, товарищу скажи: ты часом ИМ не продался?
– Мои дрозды не полевые.
– А какие? – с издевкой спросила Маркиза.
– Да так, – уклончиво сказал Леков. – Слышала, может быть: поверье такое было у славян старинное – будто бы души умерших похожи на птиц. Или птицами и являются.
