Любимого...
Она много раз задавала себе вопрос – зачем ей нужен этот парень, оказавшийся невероятным эгоистом, трусоватым и слабым, случись что – бегущим плакаться ей в жилетку, а через час уже напивающимся до судорог и трехдневной тошноты... Ответить не могла. Чертова любовь... Все равно она не променяла бы его ни на кого из знакомых. Да, пожалуй что, и незнакомых. Песня была такая у Лекова. «Кобелиная любовь»... Часто слушала ее Ольга, пожалуй, чаще чем что бы то ни было. Сучья любовь...
– Я его на вокзал вчера проводил, – озабоченно ответил Кудрявцев на вопрос Стадниковой. – Я на дачу ехал ночевать. Довез его, на вокзале высадил. Он трезвый был. Да, и с деньгами. Нет-нет, все в порядке – трезвый, в костюме, чистый, красивый... Я его до перрона довел... Нет, в вагон не сажал. Но до поезда довел. Нет, без чемоданов. Чемоданы он у меня оставил. Сказал, что потом заберет. Да и то – денег у него – на сто таких чемоданов. Сама посуди, Оля, – трезвый, стильный молодой человек, до поезда я его тем более едва ли не за руку проводил. Может быть, в дороге что случилось?
В дороге его не было, это Ольга знала точно. Так же, как и Царев с Куйбышевым. Они спрашивали у проводницы – тринадцатое место, которое должен был занимать Леков, оставалось свободным от самой Москвы. Никто на это место не садился.
Трое суток сидели Витя Царев и Игорь Куйбышев по прозвищу Ихтиандр в квартире Стадниковой. Иногда они выходили в магазин, иногда засыпали – принадлежностей для этого в гостеприимном доме молодого рокера было в достатке – три спальных мешка неизвестного происхождения, кажется, как и костюм, подаренный какими-то заезжими хиппи, матрас на полу, диван, который занимала хозяйка дома...
* * *
На вторую ночь Царев предложил Ихтиандру переночевать в собственных домах, но тот покрутил пальцем у виска.
– Ага. А там Суля до нас дозванивается. То-то приятно будет побеседовать. Врубился?
– Врубился. Ну что, уходим в подполье?
– А чем вам тут плохо? – спросила Стадникова. – Сходите-ка лучше в магазин. Деньги-то у нас еще есть?
– Есть малехо, – ответил Царев. Ихтиандр же, пошарив по карманам, поморщился, но кивнул согласно.
Сначала Ольга обзвонила всех своих московских знакомых, потом отыскала на подоконнике старую записную книжку Лекова и пошла по алфавиту – об исчезнувшем невесть куда Васильке никто ничего не знал. Два дня прошло в беспомощных и бесполезных попытках выйти на след растворившегося на Ленинградском вокзале курьера – Стадникова обзванивала теперь уже ленинградских знакомых, выявляя косвенные связи, о которых прежде не знала. Устроители подпольных концертов. Журналисты, бабы, какие-то забубенные алкаши, ни имени, ни фамилии которых ленинградские друзья не знали, а представляли исключительно по кличкам – Новорожденный, Железный, Мойва, Приостановленный, Нырок – некоторые из них подходили к своим московским телефонам, но отвечали Стадниковой невнятным мычанием, лишь по интонациям которого догадывалась Ольга, что они не видели своего старого собутыльника уже очень долгое время, и где он находится в данный момент они понятия не имеют.
Телефон девушки Юли дал Стадниковой Митя Матвеев.
Она очень не хотела звонить Мите, но, в конце концов, решив, что цель в данном случае оправдывает средства, набрала его номер.
Митя долго мурлыкал в трубку, не скрывая своей радости от того, что Ольга ему позвонила, предлагал немедленно встретиться, услышав о невозможности рандеву предлагал встретиться завтра, послезавтра, через неделю. Когда же наконец Стадниковой удалось растолковать ему суть проблемы, он обрадовался еще больше.
– Юльке позвони! – едва ли не крикнул он. – Он у Юльки наверняка тусуется.
– Кто это – Юлька?
– Ну, как тебе сказать, Оля... Девушка такая. Москвичка. Ты не знала? Я не хотел тебе говорить...
«Вот сволочь какая, – подумала Стадникова. – Слизняк сраный. Не хотел он говорить. Да он от радости просто булькает. Заложил приятеля... Думает, что теперь ему от меня обломится... Думает, что я Лекова пошлю и он его место займет. Да ни хрена! Я Васильку устрою, конечно, он, подонок, по полной схеме у меня получит. Но этот гаденыш никогда со мной в койку не ляжет. Ладно. С паршивой овцы хоть шерсти клок...»
