— Мог и не напоминать, — скривился Дум.
— Остается последнее — Локсли действительно преследовал нас
— И зачем? Или ему уже не нужен гриморий? Черт, да я больше надеюсь, что он один такой шустрый. Если кроме него мы с Лизой принесли на хвосте еще кого‑то — я тогда лучше здесь подыхать останусь.
— Ну, как минимум одного преследователя ты вызвал сам, — Дум часто слышал в голосе Керка страх и даже ужас, но подобную животную панику — впервые. — Приятель, был рад знакомству. Надеюсь твоя гибель никак не отразится на моей несравненной красоте.
Дум не успел ничего ответить, как хлопнули крылья и ощущение присутствия пропало.
В камере повисла тишина.
Неестественная, тяжелая, вязкая тишина. Не звучало эха каблуков из коридора, да и ножки стула перестали скрипеть в такт дыханию.
Казалосьв се вокруг замерло. Не застыло как если бы погрузилось в прозрачный цемент, но именно замер. Вот только Дума это нисколько не успокаивало.
Внутри него все вновь горело. Легкие превратились в раскаленную домну, а воздух — в расплавленный метал. Алекс хотел прокашляться, но боялся что первый же спазм сожжет до тла горло и язык.
Это был совсем другой огонь. Не где‑то на уровне души, что‑то эфемерное, влияющее на разум. А вполне себе живой, настоящий огонь. Как если бы кто‑то рядом разжег костер.
Глаза высохли, словно в камере резвился песчаный самум, принесший жар арабских пустынь. Кожа стала настолько чувствительной, что швы на джинсах резали осокой.
Камера стремительно уменьшалась. Сперва до размеров кладовки, потом до гроба, а вслед за последним вздохом — до объема спичечного коробка.
Дум хотел вздохнуть, но не мог.
Он барахтался в кипящей смоле, мысленно выцарапывая горящие глаза и пытаясь откусить угольно — черный язык. Наверху, будто лунный блик на водной глади, рябило отражение камеры. Дум видел, как он все так же сидит на металлическом стуле, с покрытой кровью грудью, но вот только это был обман.
Сотни рук, покрытые гнойными струпьями, вынырнули из раскаленной мглы. Они обхватили тело юноши, обвивая его разъяренными змеями. Изо рта вырывались горящие пузырьки мгновенно вспыхивающего кислорода.
Сквозь толщу булькающей от жара смолы Дум расслышал крики и стоны. Но самое страшное было вовсе не в их обреченности и буквально физически ощущаемой печали, а в голосах.
Алекс слышал голоса.
Они звали его. Нашептывали страшные предсказания и тянули вниз. К пламенному отчаянью и темной безысходности. Они тянули куда‑то, откуда уже не вернуться целым.
Думский вновь сидел на стуле. Легкие спокойно качали воздух, а глаза больше не вытекали из глазниц, оставляя ожоги на высушенных щеках.
— Проклятые небеса, ну и запашок!
Парень вздрогнул и повернулся насколько позволяла физиология. В самом темно углу камеры на полу человек, больше всего подходивший под описание "преподаватель колледжа". Скорее всего учил тот литературе и работал не в самом престижном заведении. Фетровый пиджак с деревянными пуговицами, сверкал кожаными заплатками на локтях — стилизованно, конечно, но выглядело несколько потрепанным.
Очки с широкой пластмассовой душкой темно синего цвета, льняная мятая рубашка, украшенная странным гербом с подбитым орлом. Джинсовые брюки, ремень увенчанный блестящей бляхой и туфли столь старые и разношенные, что, наверно, казались удобнее домашних тапочек. Лицо же у незнакомца было и вовсе неопределяемым. Дум, сколько не старался, не мог разглядеть ни единой запоминающейся черточки.
Вроде есть уши, глаза, рот, нос, но стоило только моргнуть, как память тут же очищалась от образа странного Литератора. Единственное, что Алекс запомнит на всю оставшуюся жизнь, это еле заметный, почти неуловимый привкус серы на кончике языка.
— Ты демон, — Думский даже не спрашивал, он утверждал.
— Попрошу без оскорблений, — скривилось существо, которое юноша до недавних пор считал выдумками церковников. — Мы предпочитаем, чтобы нас называли Падшими.
— И в чем разница?
Алекс не знал, к чему он продолжает вести пустопорожний почти светский диалог, но хотел хоть как‑то потянуть время, чтобы обдумать свое положение.
