— Какое у вас осталось впечатление от этого человека, от Макара? — заинтересованно спросил Горецкий.
— Мне показалось, нет, я уверен, что для него было очень неприятно то, что за ним пошла меньшая часть отряда. Мне кажется, он рассчитывал, что сумеет увлечь за собой многих, если не всех. Его надежды не оправдались. В глубине души, я думаю, он был очень недоволен, что пришлось идти на соединение с отрядом Бабахана.
— Да, судя по тому, что я знаю об этом человеке, он привык быть лидером, не любит никому непосредственно подчиняться.
— С Бабаханом ему не справиться. У него в отряде другой настрой, к тому же, как я говорил, он держит связь с крымским обкомом партии.
— Что ж, ваши сведения весьма ценны. Ваша работа продолжается, подробные инструкции вами получены уже давно. А теперь от меня будет личная просьба: обратить особенное внимание на все передвижения и вообще род деятельности этого самого товарища Макара. Насколько я знаю этого человека, он не станет довольствоваться ролью подчиненного при Бабахане. Возможно, он не уживется в лесах и появится в Севастополе либо в другом городе. Тогда я должен об этом узнать в первую очередь.
Каждый день около пяти часов на высотах у Геническа появлялся бронепоезд красных с хорошей шестидюймовой пушкой. Он выходил на одну и ту же позицию и посылал по расположению белых несколько снарядов. Его положение было очень удобным: он был выше орудий Колзакова и слишком далеко для хорошей прицельной стрельбы. Лучшая дистанция — три-четыре версты, а бронепоезд останавливался в восьми верстах, на пределе дальности колзаковских трехдюймовок. Стрельба на предельной дальности неточна и портит накатник орудия, поэтому артиллеристы очень ее не любят, так что белые часто на стрельбу бронепоезда вообще не отвечали, хотя это их и очень раздражало.
Солдаты-пехотинцы сказали как-то Борису, что перед их окопами есть большая яма. Ночью Борис осмотрел ее и поговорил с Колзаковым. Они тихонько привезли в яму орудие, запряжку отправили назад в деревню и затаились рядом с пушкой.
Весь день пришлось изнывать в этом укрытии от жары и безделья, даже встать во весь рост нельзя — красные были близко и раскрыли бы хитрость. Наконец, как обычно, около пяти часов, когда солнце не слепило уже орудийную обслугу, бронепоезд вышел на свою обычную позицию. Подпустив его как можно ближе, артиллеристы открыли огонь гранатами. Одновременно второе орудие начало стрелять издалека, с прежней дистанции. Хитрость удалась, и бронепоезд спешно отступил, отстреливаясь. Ночью орудие увезли из укрытия, и вовремя это сделали: на следующий день бронепоезд влепил в эту яму больше десятка снарядов. Видимо, красные все-таки обнаружили укрытие артиллеристов, но к этому времени яма была пуста. Эта хитрость сделала свое дело: бронепоезд реже стал выходить на высоты и держался в дальнейшем гораздо осторожнее.
Колзаков со Стасским постоянно грызлись. Точнее, Стасский по любому поводу и вовсе без повода задевал капитана. Например, во время обеда он мог неожиданно уставиться на него в удивлении и воскликнуть:
— Как, господин капитан! Да вы, оказывается, умеете пользоваться вилкой? Нет, я определенно потрясен!
Колзаков не умел ему достойно ответить и только свирепел и скрипел зубами.
Борис не пытался остановить гусара, это не привело бы ни к чему, кроме хамства.
Товарищ Макар чувствовал себя весьма неважно в лесу. Начать с того, что здесь он не был признанным руководителем, председателем подпольного комитета.
Никто не смотрел на него с уважением, граничащим с почитанием, никто не слушал его, внимательно ловя каждое слово. Откровенно говоря, эти заросшие, полуголодные, плохо одетые и отвратительно пахнущие люди вообще никого не слушали. Они привыкли решать все вопросы общим голосованием, и на собраниях побеждал самый горластый, то есть именно он и становился у них командиром. На свежий взгляд товарища Макара все отряды страдали обычными партизанскими недугами: выборным началом, самовольными налетами, отсутствием дисциплины, отчетности и азартными играми.
Правда, после того, как товарищ Бабахан объединил вокруг себя несколько мелких отрядов и даже переименовал эти бывшие банды в Повстанческий советский полк, он пытался наладить кое-какую дисциплину и даже издал несколько приказов о строгих наказаниях, вплоть до смертной казни, за различные проступки и преступления.
