Штабс-капитан добродушно рассмеялся. Салов тоскливо оглядел комнату.
Схватить бы что-нибудь тяжелое, ударить по этой круглой ненавистной смеющейся физиономии… А потом оттолкнуть полковника от окна, броситься в стекло… как товарищ Макар… так ведь решетки на окнах, и нет ничего подходящего, чтобы контрразведчика огреть, да и в руках такая отвратительная слабость… А самое главное — что этот гад говорит правду. Сам он во всем виноват, протрепался Лельке, а когда понял, что зазноба его давно продалась белым, — побоялся рассказать об этом товарищам… Кто же он после этого? Последняя гнида, предатель… Вспомнил Ивана Борщевского, присланного к ним из Екатеринослава, вспомнил, как задушил его по приказу товарища Макара, якобы за предательство — а был ли тот предателем? Салов в этом сомневался, да не очень-то и задумывался.
Председатель комитета приказал, он и убрал чужака… А ведь оттого и убрал его охотно, что знал уже про то, что Лелька его продала, и предпочел чужой виной, пусть и выдуманной, заслонить свою собственную…
— Так что, Салов, — прервал штабс-капитан его невеселые размышления, — вы, конечно, можете изображать твердость и непреклонность, но вам от этого не будет совершенно никакой пользы. Мы постараемся, чтобы ваши товарищи — как арестованные, так и оставшиеся на свободе — узнали, чем они обязаны вам с Лелей. И тогда… ох, не завидую я вам, Иван Степанович!
Салов решил сменить тактику.
— Господин штабс-капитан, — начал он, смелея от собственной наглости, — что-то я вас не совсем понимаю. Я работал, старался, вы же сами только что изволили выразиться, что из-за моей такой большой помощи и взяли большевистский комитет. И вот теперь, извиняюсь, такое отношение…
— Что-что? — удивился штабс-капитан, и Салов заметил, что даже полковник у окна пошевелился.
— Я мог предупредить товарищей, но не сделал этого, потому что понял, как мы все не правы. — Салов кинулся как в холодную воду.
— Ах, вот как? — подал голос полковник.
Салов увидел пенсне, болтающееся на шнурке, жесткий взгляд и лицо, будто вычеканенное на старинной монете.
— К тому же я согласился работать на контрразведку с условием, что меня отпустят на свободу. Ваша операция, так или иначе, но завершилась, так что отпустите меня восвояси.
— Кто же это тебе сказал, что тебя отпустят? — тихо и даже как-то ласково произнес полковник.
— Леля, — растерялся Салов, — она обещала.
— Леля? — захохотал даже штабс-капитан, а полковник только поморщился. — Ты думаешь, Леля у нас здесь главная? Мало что она тебе обещала!
— А что со мной теперь будет? — затрепетал Салов.
— Подпольщиков будет судить военно-полевой суд, через неделю их отправят в Джанкой в тамошнюю контрразведку, — сухо сказал полковник. — А ты, гнида, пойдешь в камеру «наседкой», больше ни на что ты не годен, — добавил он уже гораздо выразительнее. — Посидишь с недельку, выяснишь, куда мог ваш главный большевик Макаров Владимир Васильевич, он же товарищ Макар, деться. И какие у него могут быть дальнейшие планы. Ну, а дальше посмотрим.
Штабс-капитан крикнул солдата, Салова увели, офицер тоже вышел по своему делу. Оставшись один, полковник надел пенсне и сел за стол, подперев голову руками. Он долго думал, потом тяжело вздохнул и произнес вслух:
— Но если они, вот такие, побеждают нас, следовательно, мы — еще хуже?
В сумерках руководитель разгромленного подпольного комитета товарищ Макар появился в переулке возле знаменитой севастопольской гостиницы «Кист». Стараясь не привлекать к себе внимания, он наблюдал за входом в гостиницу. Внимательно изучив витрину кондитерского магазина, афишную тумбу и прочитав по два раза расклеенные на стене приказы губернатора и военного коменданта, товарищ Макар увидел наконец того, кто был ему нужен. Скрипя ремнями, сверкая золотом погон, из гостиницы вышел элегантный молодой офицер.
Товарищ Макар торопливо пошел ему навстречу. Поравнявшись с офицером, он быстро прошептал:
— В десять у служебного входа «Ливадии».
Ресторан «Ливадия» — большой, шикарный. Но вход для персонала находится совсем с другой стороны, из темного переулка. Дома рядом были все со сплошь с закрытыми ставнями, людей в переулке не было, мелькала иногда смутная тень и пропадала в темноте южной ночи. Изредка доносился гул возбужденных голосов и музыка из ресторана.
