Ее часто можно было видеть в самых неожиданных уголках города сидящей на легком раскладном стульчике перед мольбертом. И всегда ее окружала небольшая толпа: дети и взрослые, не отрываясь, смотрели на холст, на который ловкая кисть чужестранки переносила кусочки окружающего их мира — улицы, дома, тенистые дворики. И все это было как на самом деле, только гораздо ярче, красивее. И зеваки с удивлением вдруг ловили себя на том, что и они теперь начинают видеть все вокруг не так, как видели до сих пор, а как нарисовано этой женщиной.
Напротив квартиры Абу Асафа она поселилась не сразу, сначала жила в скромном отеле. И лишь через два-три месяца стала подыскивать себе квартиру, чему никто из ее новых бейрутских знакомых не удивился: жизнь дорожала с каждым днем, цены росли все быстрее, да и комната в отеле никак не подходила под студию художницы.
Никто не удивился и тому, что сестра Фелиция в конце концов остановила свой выбор на небольшой и довольно дешевой квартирке, перестроенной в свое время под студию предприимчивым хозяином старого особняка в тихом районе Западного Бейрута.
Студия, в которой поселилась сестра Фелиция, долгое время пустовала, но отнюдь не потому, что ее было желающих ее арендовать.
Палестинская контрразведка тщательно проверяла каждого, кто имел намерение поселиться напротив дома, где жил Абу Асаф. Портить отношения с палестинцами хозяин особняка, старый эфенди, дошивающий век в своем горном поместье, благоразумно не желал и приказал своему управляющему учитывать мнение грозных соседей относительно каждого кандидата в квартиросъемщики. Когда же палестинцы дали «о’кей» на вселение в студию британской монахини, хозяин и его управляющий вздохнули с облегчением, сожалея лишь о том, что художница подписала контракт на аренду всего лишь на год. На этот же срок она арендовала себе и машину — серый «фольксваген», маленький и юркий, такой удобный, чтобы пробираться в бесконечной толчее узких бейрутских улиц. На удивление соседей, которым строжайше запрещалось ставить свои машины у дома Абу Асафа, серому «фольксвагену» разрешалось парковаться там, где будет угодно его хозяйке, и соседи преисполнились к мадам Фелиции самым глубоким почтением. Почтение это только росло, когда они видели искренние улыбки, которыми обычно угрюмые бородачи Абу Асафа встречали и провожали соседку-англичанку, неслышной тенью проскальзывавшую мимо них со складным мольбертом и ящиком с красками. О том, что монахиня-художница занимается благотворительной деятельностью в палестинских лагерях, соседи не знали. А узнай они об этом, реноме скромной и тихой монахини сильно бы пошатнулось: большинство горожан палестинцев не любило.
...Сестра Фелиция опять взглянула в зеркало. У подъезда, из которого вот-вот должен был появиться Абу Асаф, плотным коридором выстроились охранники. Она усмехнулась: да, теперь уже ей больше никогда не доведется лицезреть этого красавчика, тридцатишестилетнего плейбоя и террориста.
Она опять отвернула манжету на левой руке: «ролекс» давал ей еще две-три минуты. Из зеркала на нее смотрела бледная, аскетического вида женщина в коричневом монашеском платье с белоснежным воротничком. Черная с белой оторочкой косынка почти скрывала высокий, без единой морщины, лоб, из-под редких, чуть заметных ниточек-бровей тускло зеленели усталые глаза. Узкий прямой нос чуть горбился. А в общем ничего такого, что бы запомнилось с первого взгляда, в ее лице не было, оно было серым и бесцветным, как загрунтованный холст, ожидающий прикосновения чьей-то кисти.
Фелиция ободряюще подмигнула своему отражению, взяла сумку-мешок из грубой коричневой дерюги, стянутую толстым белым шнуром, и сунула туда руку, проверяя содержимое. Коробка с косметикой, большой мужской бумажник с документами, короткоствольный кольт-бульдог, еще одна коробка, продолговатая, с несколькими рядами утопленных в крышку кнопок, подобная пульту дистанционного управления телевизором или приемником. Поколебавшись, она достала эту коробку из мешка и, окинув ее быстрым критическим взглядом, сунула в широкий карман на правом боку.
