Министр юстиции выпрямился и развернул плечи, словно собираясь броситься в бой.
— А я, ваше превосходительство, целиком присоединяюсь к мнению полковника, — неожиданно поддержал он Герасимова. — Да, Петр Николаевич, положение действительно таково, что медлить нельзя: или мы их, или они нас!
— Но... — заколебался Дурново, не ожидавший такого поворота событий. — Брать на себя ответственность за возможные последствия... Это же... это же...
— Хорошо, — вскочил Акимов, — в таком случае я беру ответственность на себя...
С этими словами он выхватил из внутреннего кармана своего сюртука похожий на бумажник блокнот, вырвал из него лист с грифом министра юстиции и решительно шагнул к письменному столу.
— Позвольте, Петр Николаевич...
И, не дождавшись разрешения, откинул крышечку письменного прибора. Дурново растерянно смотрел, как он что-то быстро пишет на листке из блокнота. На лице Герасимова, читающего написанное из-за плеча Акимова, появилась злорадная улыбка, но он тут же постарался избавиться от нее.
— Возьмите, полковник... Это полномочия на производство всех тех обысков и арестов, которые окажутся необходимыми вам по долгу службы...
Никольский замолчал, наслаждаясь эффектом, произведенным на меня его рассказом. Потом, словно подводя черту, добавил:
— Так, по словам Александра Васильевича Герасимова, в декабре девятьсот пятого была решена судьба Петербургского Совета рабочих депутатов. Он был благополучно арестован, и никакого взрыва в Петербурге не произошло.
— Но в Москве восстание вспыхнуло, — напомнил я торжествующему Никольскому.
— И было подавлено с помощью войск, прибывших из умиротворенного Герасимовым Питера! — парировав он мое напоминание.
Некоторое время мы сидели молча. Никольский наслаждался произведенным им на меня впечатлением, а я, переваривая услышанное, грустно размышлял о том, как плохо мы знаем свою историю и как много нам еще предстоит в ней открыть.
— Но я, господин писатель, все еще не сообщил вам самое главное, — вновь заговорил наконец Никольский. — И я думаю, что вам, как писателю, как журналисту будет интересно то, что я сейчас расскажу...
Я выжидающе молчал.
— Так вот, — продолжал Никольский, и в голосе его опять появилась многозначительная таинственность: — Александр Васильевич Герасимов был умнейшим человеком и высочайшим мастером своего дела.
— Сыскного? — уточнил я.
— Охранного, — поправил меня Никольский. — Он создал и разработал совершенно новую для того времени систему охранного дела, собственно, если говорить по-сегодняшнему, контрразведку. Особенно в том, что касается агентов-двойников. Именно на них он и строил, можно сказать, свою работу. Но не это главное, господин писатель. А главное то... — Лицо его стало торжественным: — А главное в том, что Александр Васильевич, опять же говоря по-сегодняшнему, законсервировал своих лучших агентов в российском революционном движении. Да, да, господин писатель! Когда стало ясно, что придется оставить службу и все его предали, он стал вызывать своих агентов на секретную квартиру к себе и предлагать им выбор: если хотите продолжать сотрудничать с Департаментом полиции, пожалуйста, я верну ваши формуляры куда следует.
Если же не хотите, ваши формуляры я уничтожу в вашем присутствии, и никто никогда не узнает о том, что вы с нами сотрудничали, и вы будете в полной безопасности от разоблачения и сможете продолжать свою деятельность в революции... Многие выбрали последнее и не разоблачены до сих пор. — Он хитро рассмеялся: — Представляете, господин писатель, сколько сотрудников Департамента полиции встретило революцию в рядах честных борцов против самодержавия? А если допустить, что Евно Азеф был не единственной крупной фигурой из тех революционеров, которые служили Герасимову?
Представьте: а вдруг формуляры Азефа и таких, как он, не были уничтожены по какой-либо причине и теперь всплывут на свет божий? И признанные, уважаемые всеми вожди революции будут разоблачены, как многолетние сотрудники охранки? Это же политическая бомба! И всю историю русской революции придется переписывать заново!
