Профессор уходил. Правительственный кризис разразился, разрешился и жизнь входила в обычную, рутинную колею. У руля теперь стали новые люди и новые метлы принялись по-новому мести давно не проветривавшиеся коридоры власти.
Но пока Профессор работал. Будучи педантом, он пунктуально продолжал выполнять свои служебные обязанности, как будто ничего и не предвещало его ухода, и сотрудники следовали его примеру, не позволяя налаживавшемуся годами механизму ни малейшего сбоя.
Вот и в это утро, войдя в свой кабинет как обычно в шесть часов — ни минутой раньше, ни минутой позже — и усевшись за стол, он привычно придвинул к себе папку с агентурными сообщениями, поступившими за минувшую ночь, и принялся изучать их, делая время от времени на полях отметки разноцветными карандашами.
На одни бумаги ему хватало лишь беглого взгляда, другие заставляли задумываться. Но слишком долго он не задерживался ни на одной и переворачивал их так, как будто что-то искал. Так оно и было: бейрутская резидентура докладывала, что...
Он прочел две тонкие, почти прозрачные странички, полные плотных строк, составленных из крупно отпечатанных, похожих на телеграфные слов. Потом принялся читать все заново, медленно, останавливаясь на каждом знаке препинания и все больше темнея лицом и хмурясь.
Бейрутская резидентура сообщала, что операция, на которую она была недавно нацелена руководством Системы, была проведена, но ожидаемых результатов не при-несла.
Ее объект оказал неожиданное сопротивление, в результате чего в группе, проводившей операцию, имеются потери: погибли члены группы Ф. и X., тела которых будут в ближайшие дни доставлены морем для почетных похорон. Сам объект в перестрелке погиб. В его сейфе, увезенном группой с места операции, не оказалось ничего, кроме двух тысяч ливанских фунтов, тысячи американских долларов и папки с квитанциями к бухгалтерскому отчету по содержанию корпункта за прошлый месяц. На письменном столе в рабочем кабинете были найдены листки, судя но содержанию, рукописи, над которой работал убитый, неоконченная страница была заправлена в пишущую машинку. Обнаруженные тексты, по мнению резидентуры, никаких ценных сведений не имеют и будут переправлены Профессору, как только для этого представится возможность. Тут же, на столе, находился длинный желтый конверт, вскрытый. В конверте короткое письмо, обращенное к объекту операции и подписанное Л. Никольским. Текст письма сообщался.
«Милостивый государь, Петр Николаевич! — медленно, слово за словом читал Профессор равнодушные печатные строки. — Конечно же, вскрыв конверт и прочитав мое письмо, вы будете разочарованы, ибо оно ничего не добавит к той книге, которую вы, я надеюсь, уже написали, осуществив мою тщеславную мечту. Надеюсь, что доставшиеся вам от меня — по праву законного наследника — документы были вам при этом полезны. Но дело, собственно, даже не в этом. Кроме определенной архивной ценности, эти бумаги особой цены не имеют, хотя некоторые из них будут опубликованы в вашей книге впервые.
Но те, кто охотится за ними (вы были свидетелем известной вам сцены), интересуются не архивной пылью. Не ведаю, как они узнали или, как говорят современные борзописцы, «вычислили», что у меня находились списки виднейших революционеров — агентов Александра Васильевича Герасимова, благородно отпущенных им в свое время от службы на пользу Российской империи и спасенных тем самым от расправы в 1917-м и последующих годах.
Среди этих лиц я нашел многих, кто поднялся высоко наверх после февральского и октябрьского переворотов. Тот, кто имел бы сейчас в своих руках эти списки, имел бы возможность употребить их во зло нашей стране. Я считаю, что можно поссориться с правительством, но нельзя поссориться со своим народом, с Родиной. И не хочу, чтобы те, у кого Родины нет, наносили вред моей стране, моей России.
Конечно, списки Александра Васильевича Герасимова, если бы они попали в руки честных людей, истинных патриотов, могли бы послужить нашей истории, помогли бы моим соотечественникам разобраться во многом и не блуждать в потемках, в которых мы сегодня невольно оказались. Но ведь могло бы все получиться и иначе?
