– Моцарт, – ответил Моцарт.
Он еще раз оглядел господина и заметил, что тот слегка выпивши.
– Рад познакомиться, поверьте, весьма рад, – протянул руку Сальери.
Моцарт пожал.
– Я еще раз прошу простить меня за назойливость, – Сальери сделал усилие, чтобы не покачнуться, – но… но не хотите ли выпить?
– Выпить? – рассмеялся Моцарт. – Да-да, именно выпить побольше и чистого, чтобы сразу и наверняка.
– У меня, к сожалению, не спирт, а…
– Яд, – сказал Моцарт.
– Я не понимаю вас, – пожал плечами Сальери. – Я… я…
– Да нет, – вздохнул Моцарт. – Мы прекрасно понимаем друг друга. Ведь это я вас, а не вы меня нашли.
– Неужели? – как-то зло усмехнулся тот.
– Пойдемте ко мне в гостиницу, – сказал устало Моцарт. – Там нас никто не найдет.
В номере гостиницы они сидели на стульях. Пол был чист. Никто не видел, как они вошли.
– Я встаю в семь утра, – говорил Сальери. – И я не позволяю себе расслабляться, ведь я человек дела. На каждый день я составляю себе план.
– А кем вы работаете? – спросил его Моцарт.
– Это неважно, – высокомерно поморщился тот. – Важно то, что я знаю, что мне делать.
– Ну, а все же? – мягко переспросил его Моцарт, разливая портвейн по стаканам.
– Я режиссер, если это вам так интересно, – откинулся на спинку стула победоносно Сальери, наблюдая, какой эффект произведет его сообщение на Моцарта, но того это сообщение почему-то особенно не заинтересовало.
– А я-то думал, что вы композитор, – как-то странно сказал он.
– А я вот был уверен, что именно вы композитор, когда подходил к вам на набережной, – со злобой сказал тогда Сальери.
– Да, я действительно композитор, – ответил Моцарт печально. – Только вот музыку не пишу, хотя все еще слышу.
– А я тоже, может быть, композитор в своем деле, – сказал Сальери. – Только я делаю другую музыку, не глухонемую фестивальную для каких-нибудь там малахольных снобов и мастурбирующих эстетов, засевших в киноинститутах, а сочную, зрелищную, громкую для масс.
– Для масс, – усмехнулся Моцарт.
– Да к черту! – сказал Сальери. – Прежде всего я думаю о том, как сложить историю. Жертва, например, – он зло посмотрел на Моцарта, – и ее палач. Как она его, к примеру, находит. И я и снимаю это на площадке просто, без выкрутасов, по-американски. Прямая точка в направлении одного из персонажей – раз, обратная в направлении другого – два, деталь – стакан вот этот, например, – три, и бац – сцена готова. Не надо никакого там видения, не надо никакого там вам стиля.
– А вы в этом уверены? – спросил его Моцарт.
– Да! – вскричал Сальери.
– А я нет, – по-детски рассмеялся вдруг Моцарт.
– Ну хорошо, – мрачно сказал Сальери. – Хотите пример?
– Пожалуй, да.
– Тогда представьте себя немножко помоложе, – раздраженно начал тот, замечая, что слова его по-прежнему никак не задевают Моцарта. – Только не принимайте ради бога мои слова всерьез, это же игра. Итак… представьте себя этаким человеком из сексуального подполья, зрителем, который резко вперед наклоняется, когда на экране половой акт показывают. И вот море, закат, романтика, детишки камушки собирают, а вы же только на молоденькую проститутку пялитесь, и вот все же решаетесь, подходите к ней, у вас и деньги есть, а сказать, обратиться не знаете как, думаете, она первая к вам обратится, а она смотрит на вас с улыбкой издевательской, потому как внешность у вас гадкая, и молчит. Тогда вы хрипло выдавливаете из себя: «У меня вот деньги. Пойдемте со мной, если хотите подзаработать». А она: «Сколько баксов-то, дорогой?» Вы: «Пятьдесят». Она: «С тобой только за сто». А у вас всего семьдесят. И вот вы опять ни с чем возвращаетесь в гостиницу, и вам не остается ничего другого, как…
Моцарт по-прежнему по-детски улыбался, и, глядя ему в глаза, Сальери тоже слегка усмехнулся:
– Вы еще перед этим случайно посмотрели в окно, – тихо и вкрадчиво продолжил он, – как юноша девушке дарит жасмин, и это и есть деталь. Представьте себе крупный план – букетик жасмина, а сами вы… а рука ваша… только не до конца, не до конца, не до конца, дойти до… и остановиться, не до конца… Ом, нет, ыы-ых, назад, не было, поздно, как я слаб, думаете вы, как мерзок, силу растратил, шлеп, шлеп, это финиш, – и л-ладно, вы разозлились, раз так, так – так, если было уже, то отдаться хотя бы вдогон, но поздно, вспышка погасла, только девичий смех за окном и юношеский ломающийся басок, ваш свет был и исчез, а то, чего вы так не хотели – хотели, что приняли как срыв, как несчастье, то и было для вас единственным еще возможным человеческим счастьем.
