— Не знаю… Мне кажется, что проблемы у них психологические. Его жена не может и не хочет принять новый образ жизни мужа — все эти презентации, ночные клубы, гольф и противных устриц. Ты заметила, что она его нигде не сопровождает?
— Заметила…
— И Миша Зайцев с Татьяной своей расстался, потому что она так и осталась младшим научным сотрудником со всеми комплексами „советской“ женщины. А он изменился. А вот Пацюки сумели остаться вместе. Но какой кризис перетерпели! У него была другая женщина, переводчица. Жена узнала и давай английский вспоминать по системе Илоны Давыдовой. Приоделась, похудела, похорошела. С гостями американскими сама беседовать стала. И знаешь, переводчица рядом с ней поблекла.
Анастасия представила Ольгу Пацюк, жену одного из компаньонов Евгения. Она действительно была очень красива — стройная, уверенная в себе брюнетка, всегда шикарно одетая, умеющая вести светские беседы… Рассказанное Пирожниковым никак не вязалась с ее нынешним обликом преуспевающей женщины постиндустриального высшего общества.
Ведь сумела же, стиснув зубы, преодолеть такие серьезные проблемы, сохранить имидж, вернуть невозможное — любовь мужа.
А что бы сделала сама Настасья в подобной жизненной ситуации? Она не хотела отвечать на этот риторический вопрос, потому что ей не нравилось слово „жизненный“. Оно напоминало определение из реестра видеопроката, где о фильмах пишут кратко и понятно: боевик, фантастика, комедия, эротика, ужасы, крутая эротика (слава Каблукову!), жизненный… Принадлежность к этому жанру означает, что сюжет фильма обязательно окажется построенным на семейных проблемах. А значит, в нем будут измены и предательства. Одним словом, ужасы. Настин безупречный внутренний мир подсказывал, что вместо „жизненный“ в данном случае следовало бы употреблять „житейский“. Ибо дело житейское — еще не вся жизнь. А так, отрезочек, который можно перейти.
В этот период ей нравилось читать о беременных. О Маленькой Княгине, например. Или о Кити. Или об Анне Карениной…
„Удивительно, как Лев Толстой постиг состояние беременности! Наверное, на протяжении последних нескольких прошлых жизней он сам был женщиной…“ — подозревала она.
Однажды она „набрела“ на книгу, так сказать, из другой оперы: „Ребенок Розмари“, повесть Айры Левина, ставшую основой знаменитого фильма ужасов.
Главная героиня повести тоже ждала ребенка. Так же мучительно и долго, как и Настя. Но ее состоянию предшествовало нечто необыкновенное.
„Розмари немного поспала, а потом вошел Гай и начал заниматься с ней любовью. Он гладил ее обеими руками — долгие чувственные движения начались от ее привязанных кистей, скользили вдоль рук, по груди, по пояснице и завершались щекотанием между ногами. Он снова и снова повторял возбуждающие поглаживания — руки у него были горячие, с острыми ногтями, — а потом, когда она была уже совсем готова, уже не могла больше ждать, он подсунул под нее руку, приподнял, и его плоть слилась с ее плотью, причиняя сладострастную боль. Он лег на нее, рука его скользнула под спину, широкая грудь давила на нее. (Так как это был костюмированный бал, на Гае был жесткий кожаный панцирь.) Его движения были грубы и ритмичны. Розмари увидела его глаза, горевшие желтым огнем, почувствовала запах серы и корня танниса, ощутила на своих губах сладострастные стоны и вздохи наблюдателей.
Это вовсе не сон, подумала она. Это все на самом деле. Это происходит со мной. Ее глаза протестующе засверкали, она хотела крикнуть, но что-то большое накрыло ее лицо, она задыхалась от сладковатого запаха.
Чужая плоть все еще находилась внутри нее“.
А потом Розмари все ждала и ждала ребенка, страниц сто пятьдесят кряду.
„Розмари попыталась приподняться, но не смогла, руки были совершенно ватные. А между ногами болело так, словно туда вонзилось множество ножей. В ожидании она лежала и вспоминала, вспоминала.
Была ночь. Часы показывали пять минут десятого.
Они вышли. Гай и доктор Сапирштейн, со скорбным, но исполненным решимости видом.
— Где ребенок? — спросила Розмари.
Гай приблизился к краю кровати и присел, взяв ее за руку.
