Евгений галантно захлопнул дверцу, сел за руль, и „вольво“ мягко вырулил на улицу Руставели.
„Они сменили замки. Слава Богу!“ — Это была первая мысль, которая пришла ей в голову, пока Евгений открывал дверь многострадальной квартиры.
— Пойдемте, мисс!
Настя вошла и… не узнала мир, в котором просуществовала целых двадцать два года. Все было белым-бело и светлым-светло, как чистая страница.
— Поразительно, — выдохнула она.
— Нравится? — спросил Пирожников тоном делового человека. — Если что-то не по вашему вкусу, то мы исправим.
„Не по моему вкусу? Да какой у меня может быть вкус в сравнении с соображениями их дизайнера, подобравшего по цвету и фактуре все эти отделочные материалы?“
Светлые тисненые обои в комнате, соединяющейся с коридором раздвижными дверями, прекрасно сочетались с „зебровым“ ковровым покрытием на полу. А пол в коридоре был выложен не то плиткой, не то линолеумом — Настя плохо разбиралась в современных материалах. Благородному серому цвету пола соответствовал цвет стен — чуть менее насыщенный.
— Посмотрите кухню, Настя.
Пол на кухне был покрыт — уж точно — линолеумом, но ярко-красным, как „вольво“. А стены облицованы белой плиткой, но не блестящей, а матовой, крупной, не похожей ни на кафель, ни на мрамор, очень уютной на вид — напоминающей, пожалуй, кожу, но невероятно ровную.
Настя потрогала пол, а потом стену руками.
— Что это, Женя?
— Это финские материалы. Прекрасно моются и не подвергаются воздействию вредных веществ, которых на кухне бывает предостаточно.
— Очень красиво. Но это, наверно, страшно дорого? Как я с вами рассчитаюсь?
Он смотрел на нее чуть насмешливо и покровительственно.
— Наша фирма называется „Феникс“, и я благодарен судьбе, Настя, что она дала нам повод оправдать это название.
— Восстать из пепла и стать еще прекраснее. — Она перешла на высокий штиль. — И причем меньше чем за десять дней!
— Да. Вот ключи. — Евгений снова погрузился в дела, далекие от сантиментов. — Я решил поменять замки, потому что ребята, которые здесь работали, вроде бы слышали, как кто-то пытался открыть дверь своим ключом, но потом испугался и убежал.
Настю охватила дрожь, и она явственно представила „тракторные“ следы на нежилом балконе.
— Пойдемте?
— Завтра-послезавтра привезут мебель. Ну, там, угловой диванчик, стеночку, стол. А еще что-нибудь мягкое я подарю вам на новоселье. Ладно?
Анастасия молчала, не зная, как реагировать на щедрые хлопья невесть откуда падающей манны небесной. И Пирожников логично принял ее молчание за знак согласия.
Машина ждала, как верный конь, у подъезда. Ее правые колеса покоились на нешироком тротуаре: Евгений так поставил „вольво“ умышленно — чтобы не мешать движению других машин, потому что двум автомобилям на узкой дорожке не разминуться.
Он открыл дверцу, и Настя вынужденно отступила чуть в сторону от вытоптанной тропинки. На нетронутом снегу она увидела несколько четких „тракторных“ следов. Она узнала бы этот рисунок из тысячи. Наследивший прошел только что, всего несколько минут тому назад, в спешке вынужденно обходя нестандартно припаркованный автомобиль.
Настя оглянулась по сторонам.
Никого…
Но ей показалось, что она явственно чувствовала чей-то прицельный взгляд.
Лист бумаги, лежащий перед Анастасией, немного страшил ее. Он казался таким чистым и таким могущественным! И в то же время он, как известно, все мог стерпеть. „Даже твою неумелую писанину, Настасья Филипповна“, — думала она.
Где-то звенит золотого кольца
Тихое брачное счастье…
Еще глоток кофе, еще затяжка дыма, и дальше:
Прядь убираю ладонью с лица…
Гера прыгнула на стол и начала лапкой поддевать авторучку. Насте — прилив вдохновения, а ей — забава. Злясь на бедную, ничего не понимающую в поэзии кошку, Настасья выставила зверя из комнаты: пускай побегает, мышей половит. Уже не однажды она видела свою микропантеру с серым длиннохвостым клубочком в зубах. Гера рычала тогда на хозяйку, словно та могла позариться на ее в тяжких охотничьих трудах пойманную добычу.
Настя снова села за стол и закурила.
„Прядь убираю ладонью с лица…“ Она убрала с лица прядь, но дальше стихи не шли. „Вот подлая кошка, — мысленно обругала она Геру, — чтоб ты пропала!“
