„В тусклом свете чадящего светильника их сплетенные тела отбрасывали фантастические тени на куски ветхой ткани и стены каморки. Мессалина задыхалась в сладостном изнеможении под натиском этого исполинского тела. Под ее руками скользили бугры чудовищных мышц того, кто пришел разделить с ней ложе. Ласки его были грубы, Мессалина стонала и вскрикивала от боли и страсти, когда он схватил огромными ладонями ее полные груди, вдавливая в нежную, как шелк, кожу золотые украшения. Она приходила в неистовство от шершавых поглаживаний этих мозолистых рук, испещренных шрамами. Последний сладострастный порыв этого могучего тела, казалось, лишил ее дыхания.
Оторвавшись наконец от насытившего его тела, незнакомец распростерся рядом. Теперь он с любопытством вглядывался в нагое тело и лицо той, что лежала рядом, жадно хватая ртом воздух. Только сейчас пришелец заметил, что украшения на ее обнаженной груди золотые. Словно не веря себе, он еще раз провел рукой по ее нежной холеной коже, уткнулся лицом с мозолистой переносицей в удивительный аромат ее золотисто-рыжих накладных волос.
— Кто ты?
— Лициска. Разве ты не прочитал имя на двери?
— Но такое тело и благовония я встречал только у богатых женщин…
— Я блудница. А ты — гладиатор? Желвак на переносице, наверное, от шлема?
— Да. — В голосе незнакомца прозвучала гордость. — И меня любили даже знатные матроны.
— Конечно, ты силен. Куда до тебя тем двум сопливым мальчишкам, что были здесь перед тобой, — не знали толком, как подойти к женщине. Но знавала я и мужчин, намного более искусных в любви.
Гладиатор помрачнел:
— Замолчи, продажная.
— Да, продажная! — Остывшей от любовного жара Мессалине захотелось уколоть этого горделивого любимца женщин. — Но и ты ведь пришел сюда с деньгами…“
Анастасия отложила в сторону эту всего лишь очередную историйку на сюжет „Дневной красавицы“. Конечно, Мессалина, жена императора Клавдия и она же проститутка Лициска, вряд ли страдала утонченными комплексами европейских дам двадцатого века. Но сам сюжет, как оказывается, неизбывен.
Евгений опаздывал. И это было так на него непохоже, что Настя пребывала в легком волнении, которое заставило ее спуститься вниз, к подъезду, и там ждать Пирожникова.
Сегодня она надела джинсовую куртку и просторный свитер, маскирующий пока еще небольшие изменения фигуры: наметив деловой разговор, она хотела бы избежать ненужных расспросов, способных перевести беседу в совсем иную плоскость.
В сумочке мирно покоилось ее оружие — маленький, как дамский пистолет, „Панасоник“. Она предусмотрительно „скормила“ ему новые батарейки. А Пирожникова все было… Наконец вдали она увидела красный автомобиль, сворачивающий в сторону ее дома.
„Слава Богу!“ — Вздох облегчения вырвался из ее груди.
„Вольво“ плавно затормозил и остановился в нескольких сантиметрах от лужи. Настя обошла это грязное весеннее море, а Пирожников уже выскочил из машины и открыл дверцу.
— Настя, извини, что заставил ждать. Понимаешь, тут одно дело возникло, садись, по дороге расскажу. — Все это он произнес деловой скороговоркой.
— Ты забыл у меня перчатки.
— Что? — не понял Евгений.
— Ты забыл перчатки в моей квартире. Помнишь, в тот день, когда помогал мне перевозить вещи… Ну, когда подарил мне подушку и одеяло. — Она вытащила мужские кожаные перчатки, и в сумочке сразу же стало свободнее.
— Спасибо, — улыбнулся он, как всегда, неотразимо. — И как тебе спится на этой подушке? Кошмары не снятся?
— К сожалению, снятся. — Она быстро перевела разговор на другую тему. — Итак, сколько у тебя времени?
— Это я и хотел бы выяснить. Понимаешь, мне прямо сейчас нужно ехать на презентацию. Друг открывает магазин… Я узнал об этом только час назад. Я в последние дни почти не бывал в офисе, и он не мог до меня дозвониться.
— Значит, интервью придется отложить?
— Нет, что ты. Давай начнем сейчас. Пока доедем — как раз и поговорим. Нам в сторону Крылатского.
Настя включила верный диктофон, радуясь, что шума мотора в салоне „вольво“ почти не слышно.
„Хорошо, что у него не какой-нибудь „жигуль“, — про себя меркантильно заметила Анастасия.
