Потом в роскошных своих покоях метался слепой император Исаак II, призывая громы небесные на головы броненосных варваров. Из длинного монолога Иван Петрович понял, что древний правитель страдает от материальных затруднений и предательства собственного сына Алексея, который добился разделения трона, пообещав латинянам незамедлительную выплату сумасшедшей контрибуции.
Сравнительно спокойная обстановка дворца сменилась феерическими сценами насилия и разбоя — в константинопольском пригороде разгулялся небольшой отряд крестоносцев. За временно сохраняемый престиж властителя народ по обыкновению платил головами мужчин и девственностью дочерей…
Тайный совет в лагере, восстание горожан, толпа, несущаяся по Триумфальной дороге, продажа и перепродажа всего, что продается и не продается, коронация Алексея Дуки по кличке Мурцуфл — того единственного, кто печенкой чувствовал неизбежный крах своего пестрого и нелепого государства, страшная картина удушения последнего из династии Ангелов Алексея IV, неудачливого тезки самозванца Мурцуфла и неверного сына, и, наконец, грандиозный штурм и разграбление Константинополя. Сцены отдельных схваток, открыточные виды великого города со стороны безмятежной Пропонтиды, вездесущие лисьи физиономии венецианцев и последняя любовь главаря крестоносцев Бонифация Монферратского к юной гречанке, стремящейся по-своему спасти родной город и близких людей…
Все это мощной волной влилось в Ивана Петровича, затопило его, и к немалому стыду своему он вспомнил о руке спутницы только тогда, когда движение невидимого реостата стало наполнять зал слабым белесым светом.
«Странно, — подумал он, — я пришел сюда поухаживать за девушкой, а надо же! — просто сидел и смотрел кино».
Леночка улыбнулась Крабову и забрала руку, чтобы поправить шарф и беретик и вообще привести себя в порядок. Толпа зрителей медленно рассасывалась в проходах, истекая отсюда, из воздуха, насыщенного крахом далеких миров, в обычную вечернюю круговерть, к бутербродам, телевизорам, автобусам и прочим достижениям цивилизации.
— Правда, хорошая картина? — спросила Леночка, выбираясь на улицу впереди Крабова и слегка отталкиваясь от него своим остреньким локотком.
— Хорошая, — рассеянно ответил он, пытаясь отогнать видения трехдневного погрома, особенно сцену разрушения статуи Беллерофонта верхом на Пегасе.
— Все-таки красиво они одевались, помните Бланку? — продолжала Леночка, не обращая внимания на своеобразное настроение Крабова. — А гречанка совсем красавица, правда? Кто ее играл, не знаете?
— Не знаю, — все также безразлично бросил Крабов.
— А почему она называется «Бессилие»? Смешно, правда?
— Почему смешно? — переспросил Крабов. — Это как раз не очень смешно. И разве речь не о том? Вспомните, как метался этот Алексей V, призывая греков к сопротивлению. Все понимали, какие их ждут ужасы, но никто не колыхнулся. Когда все всё понимают и никто не хочет пальцем пошевелить — это и есть бессилие.
— Вас послушать, — сказала Леночка, — получается — Византия рухнула от того, что государство надоело, попросту надоело всем его гражданам. Разве так бывает?
«Ого!» — подумал Иван Петрович, а вслух сказал:
— Очень даже бывает. Кому нужна труха? Вот и выходит — сначала надоедает, а потом никому ничего не надо.
— Но ведь гражданам-то хуже, — удивилась Леночка. — Они же должны быть патриотами, правда?
— Правда, — ответил Иван Петрович заметно потертым Леночкиным словом, граждане должны, но толпе государственных рабов на все плевать…
— И Мурцуфла этого жалко, — вставила Лена.
— Жалко, — сказал Крабов, — жалко, потому что он в клетке и понимает, что в клетке, но клетка собственной конструкции, и на нее накинут черный платок…
— Какая клетка? А-а, та, что вначале, да?
— Есть клетка времени, и он сидит в ней, — стал разъяснять Иван Петрович, — и выскочить из этой клетки ему не дано, он вынужден делать то, что положено в данной клетке в данное время. А жалко потому, что он-то это понимает — не в наших, а в своих образах, но все равно понимает. В остальном чем он лучше других?
Скучно и непонятно. Умничает толстячок. А название глупое — может, так на русский перевели, а на самом деле — другое…
