Мы взяли с собой много даров, нагрузив ими вьючных лошадей, которые везли, наряду со всем этим добром, наш багаж, свадебные наряды и еду, припасенную в путешествие. Меня не интересовала деревянная коробка, которую мы отдадим в Тераяме, я был обеспокоен иными заботами и желаниями.
Комната оказалась душной, как я и ожидал. Я не мог спать. Колокола храма пробили полночь, и все звуки затихли, ознаменовав начало комендантского часа. Остались только жалобные стоны людей, умирающих на стенах замка.
Наконец я встал. У меня не было никакого плана действий. Это бессонница толкала меня на подвиги. Кенжи и Шигеру спали, стражник снаружи – дремал. Я взял водонепроницаемую коробочку, в которой Кенжи держал капсулы с ядом, и привязал ее к нижнему белью. Затем надел темную одежду и прихватил короткий меч, тонкие гарроты, пару захватов и веревку – все эти вещи покоились в деревянных сундуках. Каждое движение отняло у меня много времени, потому что выполнять их приходилось в полной тишине. Однако для Племени время течет иначе: замедляется и ускоряется по нашей воле. Я не спешил, зная, что двое мужчин в комнате не проснутся.
Стражник зашевелился, когда я проходил мимо. Пришлось направиться в отхожее место и послать обратно своего двойника. Я подождал в тени, пока стражник снова заснет, затем сделался невидимым, перепрыгнул через забор и приземлился на улице города.
У ворот гостиницы должна стоять стража Тогана, а дороги патрулируются. Частью разума я осознавал, что мои намерения опасны до безумия, но ничего не мог поделать. С одной стороны, хотелось проверить умения, которым научил меня Кенжи до того, как мы прибудем в Инуяму, с другой – просто хотелось утихомирить стоны, доносившиеся с замка, чтобы спать спокойно.
Я добирался до замка окольными путями по узким улочкам. В некоторых домах, несмотря на поздний час, за закрытыми ставнями горел огонь, но большинство окон погрузилось в темноту. Проходя мимо, я ловил обрывки разговоров: мужчина успокаивает плачущую жену; ребенок лепечет, словно в лихорадке; колыбельная; пьяный спор. Я вышел на главную дорогу и прямиком направился ко рву вокруг замка и к мосту через нее. Вдоль дороги пролегал канал, переполненный карпами. Рыбы почти все спали, чешуйки мирно поблескивали в лунном свете. Время от времени какая-нибудь из рыб пробуждалась и с неожиданным всплеском прыгала над гладью воды. Интересно, видят ли рыбы сны, подумал я.
Я крался от двери до двери, держа ухо востро: вдруг послышится звук шагов или звон стали? Меня не заботил патруль: я знал, что замечу солдат раньше, чем они меня, кроме того, я умел раздваиваться и становиться незримым. Когда я достиг конца улицы и предстал перед водной гладью, освещенный луной, то вообще ничего не опасался. Я был горд оттого, что я – Кикута и делаю то, для чего рожден на свет. Только людям Племени известно это ощущение.
На обращенной к городу стороне рва густо росли плакучие ивы, летняя листва ниспадала прямо в воду. Ивы стоило срубить, исходя из мер безопасности, но, видимо, красота деревьев полюбилась одной из жительниц замка: жене или матери господина. При лунном свете ветки казались скованными льдом. Ни дуновения ветра. Я укрылся меж ветвей и, пригнувшись, долго осматривал замок.
Он был больше, чем замки в Цувано и Хаги, но имел аналогичную конструкцию. Я видел смутное очертание корзин у белой стены главной башни южных ворот. Мне нужно переплыть ров, перебраться через каменную стену, перескочить поверх первых ворот во внутренний двор, залезть на вторые ворота и попасть в главную башню, откуда я смогу добраться до корзин.
Я услышал шаги и растворился. К мосту приближался отряд караульных. Из замка вышел патруль, и они перекинулись двумя фразами.
– Все в порядке?
– Да, как обычно шаталось пару человек во время комендантского часа.
– Ужасная вонь!
– Завтра будет еще хуже.
Одна из групп направилась в город, другая – через мост к воротам. Я услышал пароль и отзыв. Проскрипел отодвигающийся засов, ворота открылись. Затем они захлопнулись, шаги стихли.
Под ивами, где я затаился, пахло стоячей водой рва, над которой распространялась и иная вонь: разложения человеческой плоти, медленного гниения еще живых тел.
