— Факт. — Гуня ловко вывернулся. — Но, я бы сказал, не обоснованный никакими концепциями! Никакими выкладками! — Голос Гуни крепчал. — Главное… — Он умолк. И в зале почтительно все молчали. — …Ничем, я бы сказал, не оплаченный! За свои слова надо… отвечать жизнью! И за идеи свои — страдать! — веско произнес он.
«Да так я живу!» — сказал бы я. Полностью согласился бы! Если бы не из его уст.
— Как-то несолидно все! Никаких цифр! — проговорил солидняк с красивым портфелем.
— Да? А без цифр — никак? А цифра один вам не нравится? — вдруг закричал я. — Один — это не человек?! Ну все. Пока! — пробормотал я, дрожащими руками собрал мятые свои бумажки). Обошел Гуню сзади, похлопал друга по плечу. — Давай, давай!.. Руководи этими. А я пойду. И если надо — отвечу, чем скажешь. Ну — чем заплатить? — так бормоча, я обошел сидящего Гуню сзади, ущипнул его за загривок, сделал шаг…
Второго шага не сделал. Нога наступила на пустоту. Обрыв сцены? Я пока что, по ощущению, не падал, я еще надеялся — наступить. Нога достигла пола с разгону, не выдержала, свихнулась, скосилась; продолжая двигаться, ножки переплелись. И я плавно перешел в горизонтальный полет, ничем не управляемый, независимый, но, как оказалось, все-таки ограниченный — мраморной стеной. Слету головой вмазался в скользкую мраморную стену — скользкость, может быть, и спасла? Или, может быть, не спасла? Зал, надо сказать, отреагировал общим выдохом: «Ах!» Есть все-таки у них душа!
Пробился-таки. И пришла тьма! Но недолгая. Когда я увидел себя, я уже стоял на ногах, бормоча:
— Нормально! Все нормально! Отлично! Порядок. Извините.
Да, замечательный бейдж мой — «сбрасывать со ступенек» — выполнил свою функцию, не подвел. Стряхивал с рукавов пыль, видимо, мраморную. Несколько человек рванулись ко мне… но удержались. Я взялся за дверь. Потом поглядел на Гуню, спросил:
— Ну что? Оплатил я?
Но Гуню я не узнал. Глаза его были закрыты черной полоской, как делают это в порнографических фильмах, скрывая глаза… вернее, делали раньше. А сейчас что? А! Это же он снимает… с целью сбора информации и торжества правды! Телефончик закрывает глаза. На вопрос мой он не ответил.
Я вышел в холл. Огляделся. Сел. Все вроде на месте. Только листва на деревьях в кадках почему-то синяя. Но это детали.
— Ну как ты? — из мглы ко мне кинулась Римма.
— А где ты была?
— Да тут… в другом зале.
— Выступление мое, значит, не слышала?
— Извини. Занята была. Там главное сейчас! — указала куда-то.
— А.
— Ну как ты?
— А что?
— Но ты же… — показала на мою голову.
— А. А откуда ты знаешь?
— Да в ю-тубе уже висит.
— Так быстро?
— Так давно уже!
Неужели даже раньше, чем я упал? Техника может!
— Тысячи лайков уже! — воскликнула Римма. — Обошло все события конгресса! Вот так!
Радостно кудри мне растрепала… Больновато все-таки было!
— А кто ж это вывесил меня?
— А ты еще сомневаешься? Гуня! Кто же еще? Твой друг наилепший!
Явно ревновала к нему меня. Точнее, голову мою.
— Как? Не кружится?
— Нет!
И тут вдруг появился ликующий Гуня:
— Ну молоток! Молоток!
Молоток для такого дела могли бы и покрепче найти.
— Молодчина! — За плечи меня тряс. Как показалось мне, лучше бы не надо…
— Так ты считаешь, — я поднял на Гуню взгляд, — что я вбил наконец «свой гвоздь»?
— Несомненно! — воскликнул он. — Погиб!.. То есть, извини, пострадал за свою идею! Что может быть краше? И все видели это! Лучшие люди! И все зафиксировано.
— И что? — В восторг его я как-то не въезжал.
— Тогда извини! — Он даже обиделся.
Они переглянулись вдруг с Риммой. И она еле заметно кивнула. Решили за меня, несмышленыша, что-то? На моей почве сошлись?
— У НАС к тебе предложение! — решительно выдохнув, произнес он. — Давай момент этот, — он указал на мою голову, — моментом твоей смерти считать?
— Зачем это? — с ужасом произнес я.
— А вот так! — заговорил он весело. — Поставим в твое электронное досье! Застолбим!
— Ну как-то это… — неуверенно забормотал я. И без этого голова шла кругом.
— Подумай же, наконец! — заговорил он. Давно я не видел его таким вдохновенным. — Уверен, ты проживешь еще… много лет, в чем я совершенно не сомневаюсь. Еще… наломаешь дров! — Прозвучало бодро-фальшиво. — Но миг прощания, пойми, все равно настанет!
