— Не завидую я тому, кто после нас поедет. А ты куда? — обратился он к парню. — Если в Дагезан, садись, подвезем.
Тот покосился на приблизившуюся тучу.
— Спасибо. Пожалуй, кости прополаскивать достаточно.
— Отдыхаешь? — спросил Сосновский, когда машина тронулась.
— Да.
— Один?
Снова короткое «да». Парень произносил совсем мало слов, но голос его что-то напомнил Мазину.
— В палатке живешь? — продолжал выспрашивать Борис Михайлович.
— Ночую у Калугина.
Спасла его от дальнейших признаний девушка. Она шла по дороге легким, привычным к горам шагом.
— Галина Константиновна? Прошу!
Сосновский широко распахнул дверцу.
Девушка заколебалась.
— Что тут ехать… Два километра осталось.
— Не нужно обижать трех одиноких мужчин, — сказал Борис Михайлович серьезно, и девушка села рядом с парнем в ковбойке.
— В Дагезан вы, конечно, по личному делу? — Сосновский прибавил скорость. — Школы там нет, да и время каникулярное.
— Какое может быть личное дело у учительницы! Хочу егеря повидать. Говорят, он самолет нашел, что в войну сбили.
— Самолет? — встрепенулся парень. — На Красной речке?
— Не знаю.
— Зачем он вам?
— Как зачем? Это же наш самолет, советский. Перенесем погибших в поселок, родственникам напишем.
— Удастся ли опознать? — усомнился Сосновский.
— Не опознаем, могилу Неизвестного летчика сделаем.
Дагезан появился из-за очередного поворота. Ущелье расширилось, отвесные склоны сменились пологими, поросшими густым орешником. Ниже под серыми потемневшими крышами примостились дома, окруженные садиками и огородами.
— Повезло мне, дома Матвей, — сказала учительница, показывая в сторону от дороги. Там, за низким заборчиком из штакетника, стоял мужчина в гимнастерке без пояса и разглядывал «Волгу», прикрыв от солнца глаза ладонью — Он ведь в горах больше…
— Мне тоже нужен Филипенко.
Бородатый парень вышел вслед за Галиной, и снова Мазин прислушался к его голосу. На этот раз он показался ему не только знакомым, но и озабоченным.
Они пошли тропинкой через мокрый луг, где местами были проложены широкие доски. Галина обернулась и помахала рукой.
— Здешняя? — поинтересовался Мазин.
— Преподает в интернате в Мешкове. Там вся окрестная детвора учится. Ну и общественница, конечно. Вечно в хлопотах. Славная девушка.
Стало видно, что поселок пустует, в окнах не было рам, заборы покосились, а огороды заросли бурьяном.
— И у тебя такая развалина?
— Жилище мое не поражает роскошью, но всегда открыто для людей с чистым сердцем.
— Считай, что тебе попался именно такой человек. И не раздави на радостях ишака, — предостерег Мазин.
Впереди по дороге, перешедшей в улицу, ехал на осле человек, одетый в черный пиджак и солдатские галифе, заправленные в коричневые, домашней вязки носки Сосновский просигналил, но ишак и ухом не повел, меланхолично перебирая крепкими ногами. Зато седок обернулся и приподнял над головой потрепанную соломенную шляпу.
— Мое почтение уважаемым путникам.
— Здоров, Демьяныч! Много меду накачал?
— Солнышка пчелкам не хватает, Борис Михайлович.
У Демьяныча было маленькое ласковое лицо.
— А я тебе сапоги привез резиновые.
— Много благодарен. Вещь в здешних условиях необходимая.
Демьяныч стукнул ишака кулаком по шее, чтобы тот освободил дорогу. «Волга» с трудом обогнула упрямого конкурента. Осел смотрел на машину с отвращением.
— Забавный старик. Пасечник из Тригорска. За колхозными ульями присматривает. И сам этакий продукт природы: травы варит, зверье уважает. Говорит: «И в пчеле душа есть, только тайна ее от нас скрыта…» А вот и калугинский дворец.
Дом художника резко выделялся среди местных строений. Было в нем почти три этажа: нижний, полуподвальный — гараж, выложенный неровным красноватым камнем; основной — деревянный, с широкими окнами в замысловатых переплетах, и мансарда — мастерская. Чувствовалось, что сооружен дом по собственному замыслу человеком знающим и умелым.
— Почти все своими руками сделал. Жадный на работу мужик.
— Не зря потрудился, — согласился Мазин.
Речка делала здесь крутой изгиб, и дом возвышался на полуострове, окруженный великолепными елями.
— Увы, мой дворец много скромнее.
