Лондонская осень 1916 года вполне соответствовала настроению, в котором пребывали мы с Холмсом, а еще в большей степени — тому неустойчивому положению дел, которому мир был обязан выстрелу, прозвучавшему два года назад в Сараево и вызвавшему самую кровавую войну во всей истории человечества. Периоды прекрасной погоды — наши американские кузены называют это «индейским летом» — сменялись проливными дождями и таким туманом, что опасно было удаляться от двери нашего дома на Бейкер-стрит более чем на десять ярдов: можно было заблудиться в густом, как гороховый суп, тумане и уже никогда не попасть домой. Впрочем, у нас с Холмсом крайне редко появлялась необходимость покидать дом. Большую часть времени мы проводили на Бейкер-стрит, я — за чтением газет или книг, мой друг — за многократным просматриванием своей картотеки.
Так было и в тот вечер, 5 сентября, когда началась эта удивительная история. За окном клубился туман, делая сумерки густыми и почти осязаемыми. Я сидел у камина с пачкой газет на коленях. Шерлок Холмс, только что убравший ящички со своей картотекой на место, стоял у окна, задумчиво раскуривая трубку. Неожиданно, бросив на меня короткий взгляд, он сказал:
— Вы совершенно правы, Ватсон, не стоит в очередной раз атаковать военное ведомство. Результат будет прежним.
— Боюсь, что так… — я тяжело вздохнул и лишь через мгновение сообразил, что за все время не произносил ни слова. — Черт возьми, Холмс, как вы угадали?
Мой друг пожал плечами.
— Вы меня удивляете, Ватсон. Вот уже несколько часов кряду вы перечитываете газеты за последнюю неделю, причем только первые полосы. Иными словами, вас — и это вполне естественно — интересуют сводки с театра военных действий. Ваши мысли заняты чудовищной бойней, разворачивающейся на континенте. Только что вы перечитали список погибших, помещенный на первой странице сегодняшней «Таймс». После этого погрузились в глубокую задумчивость. Затем ваш взгляд упал на лежащий на столе чистый лист бумаги. Лицо ваше прояснилось, из чего я сделал вывод, что вы приняли решение. Но сразу после этого вы машинально коснулись своей старой раны, полученной в Афганистане, и вновь помрачнели. Сопоставляя это с тем фактом, что вы уже дважды обращались в военное ведомство с просьбой призвать вас на военную службу и оба раза получили вежливый отказ, мотивированный ранением и возрастом, я пришел к тому же выводу, что и вы сами: не стоит зря переводить чернила, — все это Холмс произнес нарочито бесстрастным тоном. — Похоже, дорогой Ватсон, ваши способности не представляют интереса для военных.
— Ваши, похоже, тоже, — заметил я, слегка уязвленный последними словами.
— Увы, это так. Я проклинаю войну не только за те страдания, которые она приносит миллионам людей, но и за то, что это чудовищное по масштабам преступление заслонило собой все прочие и, по сути, оставило меня без работы! Складывается впечатление, что криминальный мир сам ужаснулся той крови, которую ежедневно проливает мир так называемых цивилизованных людей, — Холмс отвернулся к окну. — На самом-то деле все обстоит иначе. И преступления совершаются, возможно, не реже, чем прежде. Просто они никого не интересуют — все эти малые трагедии на фоне великой катастрофы.
