Я медленно пошел к себе.
В номере сидел Войтин и что-то писал. Лампа- с жестяным козырьком бросала круг света на стол, тень Войтина горбилась на стене. Он вздрогнул, когда я рывком распахнул дверь: иногда бывает полезно войти вот так неожиданно. Он прикрыл лист бумаги локтем. “Наверное, так же писал свою записку Ищенко, — почему-то подумал я. — А потом его убили…”
— Физкультпривет!
— Нагулялся? — отечески спросил Войтин.
— Так точно. Теперь с вашего позволения располагаю спать-с. До утра, с вашего разрешения.
— Вольно, студент. Ты не знаешь, когда первый раз вынимают письма из почтового ящика?
— Часов в семь. А что?
Он что-то подсчитал в уме, шевеля губами.
— Разучись спрашивать: “А что?” Ничего.
— Как вашему превосходительству угодно. Но если вы хотите, чтобы его вынули с утра, пойдите и опустите сейчас.
— Нет.
Я сел на койку. Он сунул бумагу в конверт. Заклеил его. Написал адрес. Какой-то короткий адрес.
— Не видел, камера хранения еще открыта?
— Открыта. А вы свои фамильные драгоценности там держите?
— Там, студент.
Он вышел, держа в руках конверт. А когда вернулся через несколько минут в номер, конверта у него не было. Почтовый ящик висел на улице возле подъезда. Из гостиницы Войтин не выходил: я смотрел в окно. На нем были пижамные брюки без карманов. Значит, он оставил конверт в камере хранения. В чемодане. Письмо самому себе?.. Тут я вспомнил про ключ, который нашел на остановке.
— Я организовал бюро находок, между прочим, — сообщил я. — Фирма “Вараксин и сыновья”.
— Ну и что?
— С огорчением констатирую, что вас это не интересует. Вы ничего не теряли?
— Нет, — отрезал Войтин.
— А это? — Я раскрыл ладонь.
— Где ты нашел? — с волнением спросил он. — Я даже не знал, что потерял его.
— Может, не ваш?
— Другого такого нет. — Он забрал у меня ключ.
— Лежал рядом со ступеньками автобуса, пришедшего из Радзуте.
— Вот как? — Войтин зорко взглянул на меня. — Тебя трудно выносить в больших дозах, студент… Ключ я спрячу. Спасибо. Серьезно, спасибо… Мне было бы очень больно его потерять: я его всю войну носил на себе. Думал, вернусь и открою дверь. Тысячу раз это видел. Эх! — Он стиснул зубы. — Даже в госпитале он лежал в тумбочке рядом со мной… Спасибо!
— Не за что. Жалко, что вы мне не сказали, что собираетесь в Радзуте. Я бы тоже поехал.
Он промолчал.
— Говорят, там католические соборы красивые?
— Я не специалист, — сухо сказал Войтин. — Давай спать, Борис… как тебя по отчеству?
— Андреевич.
— Так вот, спи, Борис Андреевич. Дрыхни. И не приставай ко мне.
— А в шахматишки не желаете?
— Нет.
Но сам он долго не мог заснуть: я слышал, как он ворочается в кровати. Я курил в темноте и, затягиваясь, глядел на рдеющий огонек сигареты: он быстро тускнел, подергиваясь пеплом.
“Вот так и истина, товарищ Вараксин, — сказал я себе. — Огонь под пеплом… Зачем Войтин ездил в Радзуте? Почему он так упорно не хочет об этом говорить? Что за письмо он писал? И что связывает с Радзуте киевского адвоката Лойко? Семена Лойко?..”
Когда я проснулся, Войтин уже был одет.
— Не спится? — спросил я, опуская ноги на пол.
— Я ранняя пташка, студент.
— Морская привычка?
— Во-во. Моряк без моря.
— Слушайте, а вы в высшие инстанции обращались?
— Насчет чего?
— Когда вас на берег списали.
— Как же… Разбил чернильницу на столе начальника управления экспедиционного лова.
— А результат?
— Он сказал, что такие вопросы решает отдел кадров. Он доверяет своим работникам. И что лично он считает: у моряка должны быть крепкие нервы, а бить чернильницы в кабинете начальника — распущенность.
— Суровый мужик.
— Куда там!
— Теперь вы должны на берегу работать? В порту?
— Должен… Я расчет взял.
Тут я заметил, что он как-то лихорадочно возбужден. Уже “зарядился”? Непохоже.
— Вы выглядите неважно.
— А, — он мотнул головой.
— Нет, серьезно. У вас лицо какое-то бледное.
— Что я тебе, барышня?
Проснулся Пухальский. На меня он не глядел. Когда Войтин осведомился, как ему спалось, он буркнул в ответ что-то невразумительное. Сдернул со спинки кровати полотенце и вышел.
— Что-то наш генерал не в настроении, — заметил Войтин. — Не с той ноги встал.