Человек в проходном дворе - страница 59
— “…ходит рыба-кит, а за ней на сейнере ходят рыбаки”, — пропел я.
— Это верно, — грустно сказал Войтин. — Еще будешь?
— Пропускаю. Куда вы торопитесь?
— На кудыкину гору. К лучшим людям. На тот свет. Удовлетворяет?
— Вроде рано собрались.
— В самый раз.
— Если так запивать будете, долго не проживете, — не выдержала кассирша и сочувственно потрясла пышной прической. — Враз ножки протянете!
— Не каркай, — отрезал он. И вдруг обратился ко мне: — Понимаешь, студент, надо терпение иметь. Это великая вещь. Я был юнгой на “торгаше”, мы в Порт-Саид зашли. У трапа стоял полицейский. Босой, на плече ружье. Ружью — лет двести, стреляет на пятьдесят шагов круглыми пулями. Я прошу: “Дай посмотреть”. А он щеки надул, сделал страшное лицо и головой качает: “Нет. Нельзя”. Я опять прошу, а он гонит меня. Но в полдень он постелил коврик, положил ружье и встал на молитву. Он говорил с богом. Я спер ружье и разобрал его. Интере-есное ружье… Соль в чем? Я терпенье проявил… Понимаешь, к чему я клоню? А?
Я не понимал, но промолчал.
Кассирша слушала, навалившись грудью на стойку и подперев руками толстые щеки.
— Поставлю точку. Терпенье — великая вещь. Давно пора поставить, — невнятно пробормотал Войтин и посмотрел на свою руку. Сжал в пальцах стакан. Стакан выскользнул на пол. Брызнули осколки. — Эх!
— Я подберу! — закричала кассирша. — Я подберу, не беспокойтесь!
— Впрочем, тебе этого не понять, — сказал Войтин. — Лежи на солнышке. Загорай.
— С этим связано ваше ночное исчезновение? — серьезным тоном спросил я.
Он опять взглянул на меня с прищуром. Оглядел с ног до головы. Я явно пришелся ему не по вкусу.
— Извините, — сказал я, — если что не так.
— Опять за свое? Ты все время извиняешься. Ты пить еще будешь? Нет? Тогда пошли. Я в гостиницу, а ты отправляйся на свой пляж. И не обижайся, не люблю. Привет, толстуха! — крикнул он кассирше
Мы вышли.
— Вы не слишком оптимистично смотрите на жизнь, — заметил я.
— Ерунда! — он махнул рукой и пошел прочь.
“Слава богу, — размышлял я, направляясь туда, куда шел до встречи с Войтиным. — С ним ничего не случилось. А что могло случиться? Не знаю. Я ничего не знаю. Я ничего, ничего не знаю…” У меня начинали сдавать нервы. Плохо.
Спустя несколько минут я выбрался на площадь. Автобусы стояли впритык друг к другу — огромные, Гладкие. Они напоминали стадо доисторических животных.
Возле красного автобуса, стоявшего на отшибе, топтался перед боковым зеркальцем шофер в синей холстинной куртке — плотный лысый человек. Пальцем он раздирал рот, пытаясь заглянуть поглубже. Потом что-то недовольно промычал и сплюнул.
У меня кончились спички, и я подошел прикурить.
— Болит?
— Всю ночь дергал, сволочь!
— К врачу надо.
— А вкалывать за меня кто будет? Дядя? — Он опять сплюнул. Ему было лет пятьдесят.
— Огоньку не найдется?
Он похлопал по карманам куртки и вынул коробок. Я прикурил.
— Благодарствую.
Под подошвой у меня что-то лежало, напоминающее камешек. Я отодвинул ногу. Ключ. Я поднял его.
— Не вы потеряли?
— У меня, парень, ключи на брелочке. Вот. Не такой я человек, чтобы ключи терять.
Я хотел бросить его, но что-то заставило меня приглядеться повнимательней: ключ был необычной формы. Господи, Войтина ключ! Значит, он был сегодня здесь.
Я опустил ключ в карман и подмигнул шоферу:
— Зачем добру пропадать! Может, сгодится в хозяйстве.
Мы стояли возле передних дверей автобуса. Я перевел взгляд на табличку. Автобус был из Радзуте. У окон уже сидели пассажиры.
— Прямо здесь пассажиров выпускаете, когда приезжаете из Радзуте? Не разворачиваетесь? — спросил я тоном, показывающим уважение к шоферской профессии. Видимо, это и был Черкиз. У него было крупное открытое лицо, которое портила гримаса: щека дергалась от зубной боли.
— На кой ляд еще разворачиваться!
— Очередь сомнет выходящих.
— Не сомне-ет. Ох!
— Скоро едете?
— Через пять минут. Влезай, ждать не буду.
Та-ак. Ключ Войтина. Это значило… А черт его знает, что это значило! Ясно было одно: Войтину что-то понадобилось в Радзуте. Но что? Что? Еще одно совпадение!
В то утро Черкиз дважды копался в моторе. Мотор расположен в кабине: если поднять капот, с улицы тебя не видно. Он сделал это как бы нарочно, — шоферы не могут сказать, что он был вне поля их зрения один раз. Нет, несколько. Уходил, приходил. Хоть всех опроси. Ну, вертелся тут. Ну, видели: одни — здесь, другие — в диспетчерской. Иллюзия постоянного присутствия. Но мальчик-то в самом деле видел его все время. И когда Черкиз проверял мотор — тоже: пол в салоне выше, чем в кабине. “Я начинаю запутываться в деталях, — подумал я, — и теряю способность отделять главное от второстепенного. Это оттого, что я слишком боюсь упустить его. Так тоже нельзя. Так я и в самом деле его упущу…”
