В помощь ей нянечка, со стороны корректируя прием родов, причитая:
– О, о, о, уже разродится!.. в сторону Иры, – тужься, девка! Вон как идет. К мамке хочет!
Ирка, красная как рак, тужась, орет во всё горло. Медсестра успокаивая, давит на живот…
КРИК РЕБЕНКА.
Акушерка, счастливая, но уставшая приняв ребенка, расплывается в улыбке. Ирка, не веря, что все уже произошло, улыбнувшись, стараясь приподняться на локтях, чтобы посмотреть на ребенка, с любопытством:
– А кто?
Нянечка рассмеявшись, тут же доложила:
– Кто-кто? Дед Пихто! Пацан! Вон фунтик какой!..
Ирка, сияя от счастья, ложась мечтательно закатывая глаза, – Пацан! Олежка!..
Медсестра, вознося руки вверх, вытирая рукой испарину на лбу, спешит к окну в сторону, ищет зажигалку, чтобы закурить. Нянечка ее осаживает:
– Да что ж ты при мальце-то, вот так и становятся курильщиками.
Та ломает сигарету, выбрасывая в окно. Нянечке и это не понравилось. Пришлось выглянуть в окно, чтобы посмотреть, не было ли там кого?! Под окном бродили Олег и Алекс. Медсестра сказала Ире:
– Надо же не один, а два бойца караулят.
Расплываясь в улыбке:
– А кто из них отец?
Ира, вздохнув, спешит признаться:
– Третий!
Медсестра хмыкнув, крикнула в окно:
– А у вас – мальчик!
Олег и Алекс, обнявшись, радуясь, крикнули:
– Мы очень рады! Маме от нас поцелуи! Мы ее любим!
Смеясь, передают воздушные поцелуи. Та, смеясь, исчезает в окне, закрывая створку.
На лицах улыбки. Нянечка, беря ребенка, торопит акушерку, чтобы та отрезала пуповину.
Время летело так быстротечно, что Олег и не заметил, как наступила ночь, как очутился в своей прихожей, стоя в дверях оглядываясь по сторонам, с легким вздохом, сказал:
– Мать твою… «Слава тебе яйца!..» Дома.
Он, стараясь быть не услышанным и замеченным, словно в квартире еще кто-то жил кроме него, напрочь забыв, что разведен со своей Галюней. Тихо закрывая дверь, не издавая ни малейшего шороха, а не то, чтобы шума, еще раз, оглянувшись по сторонам, на цыпочках поспешил на кухню. Приоткрыв дверь, сделав шаг, пугаясь полной темноты, все также, на цыпочках направился к холодильнику. Подойдя, открывая его на ощупь, боясь, что он, непременно, издаст шум.
И тогда её поймаю с поличным, тогда, ему уж точно, как пить, не миновать очередной головомойки от нее, Галюни.
Заглянув внутрь холодильника, почесывая затылок, задумался, чтобы такое съесть…
Взяв с полочки бутерброд. Стал пережевывать, с жадностью пожирая, словно его не кормили годами. Тут, же оборачивается с полными щеками, смотрит в сторону окна, обращает внимание на луну, на то, что та неимоверно ярко светит. В голове кружилось, кажется, что слишком пьян, да и не мудрено, ведь они, он и Алекс, нажрались коньяка и водки, как «свиньи». Такая радость: «Пацан! Вот и пили и за Ирку и за пацана. По – полной, по-пацански обмыли копытца».
Мотая головой, теребя волосы:
– Чушь! У малыша и копытца?! Хрень какая-то? Чуден народец всегда был.
Недоумевая: «Какие к чёрту копытца?» Расползаясь в улыбке: «Он же маленький, Ангелочек!.. Мужики – «козлами» сразу не рождаются».
Хмыкая:
– Что он «козлик?» – мотая головой. – Пацан!
Делая пальцем знак: «Т-Ц-ц!»
Пьяной походкой подошёл к окну. Луна смотрела на него, стараясь напомнить те минуты, которые он, уже стал за давностью забывать, поедая с аппетитом бутерброд, отодвинув шторку, заворожено стал смотреть сквозь стекло куда-то вдаль, ожидая встречи с теми, с кем был когда-то счастлив.
От неожиданности вздрогнул, ее напугал шум, откуда-то из глубины квартиры. Слышно, как громко на повышенных тонах с кем-то общалась по телефону Галюня, с надрывом, переходя на фальцет, кому-то выкрикивала:
– Нет, дядь Саш, ну и где его носит? Вот что значит жить для себя. Ни минуты не думает обо мне. Знает же, что я в городе. Рыдая: «Столько для него сделала, жизнь спасла, а он, гад…
Было слышно, как та перешла на угрозы:
– Еще 5 минут, и уйду. Я ключ тогда Вам в почтовом ящике оставлю. Это была моя последняя попытка – помириться.
– Достал! Пусть живёт, с кем хочет, где ему сейчас так хорошо. В его жизни нет места для меня, ему на ум даже не приходит, что я совершенно одна.
