КОРОЛЕВСКАЯ ТЮРЬМА «БОГА-РОД»
Карета остановилась, и жандарм стукнул кулаком в обшитые железом ворота. Привратник отворил их, и осужденные увидели вторые, решетчатые ворота, а за ними двор и здание тюрьмы «Бога-Род».
На пороге конторы появился начальник тюрьмы — благообразный джентльмен в широкополой шляпе. К нему подошел знакомый Федору недавно осужденный социалист. Отдав честь, арестант стал о чем-то деловито рапортовать. Сергеев рассмеялся.
— В чем дело? — обернулся начальник. — Вы не на воле!
— Здесь не казарма, а мы не военные, — возразил Федор.
— О, вы даже не знаете, как говорить с начальником?! — изумился тюремщик.
— Я впервые в австралийской тюрьме.
— На все вопросы и приказания здесь отвечают: «Так точно, сударь!» или «Никак нет, сударь!». Только так, и не иначе.
— Ознакомьте меня и с другими правилами... сударь.
— Вы их найдете в своей камере.
Новичков взвесили, измерили рост и повели в душевую. Заглянув каждому под мышки, в рот и убедившись, что там нет ничего запретного, надзиратель приказал всем надеть тюремную одежду.
Белые брюки, бумазейная сорочка, ботинки, тужурка, жилет из серого сукна. Вся одежда оштемпелевана несмываемой краской.
Федора водворили в одиночку. Стены белые, пол цементный. Большой каменный гроб! В углу сложенный гамак и одеяло.
На ужин — жидкая каша из дробленой кукурузы. «О, эта кукуруза! — вспоминал потом Сергеев. — Я думал, что никогда не смогу есть ее, но со временем голод заставил меня это сделать... и я даже привык к ней. Сначала я съедал лишь несколько ложек этой каши, затем — полтарелки, тарелку и, наконец, впоследствии даже помогал соседу, который, только что попав в тюрьму, не мог кушать это блюдо-пытку. Какова пища в брисбенской тюрьме, можно судить уже по тому, что я за 31 день заключения в ней потерял в весе 10 английских фунтов...»
Федор повесил на крюки гамак — кусок узкой парусины с палками на концах. Несколько раз он пробовал вскочить на него, как неопытный всадник на норовистого коня, но гамак коварно ускользал из-под его тела. Наконец удачно прицелившись, Федор очутился в качающемся корыте. Голова и ноги высоко в воздухе, а нижняя часть туловища — у пола. Сложен почти вдвое... Еще одна пытка!
Не спалось. Здесь, «на досуге», вспоминается прошлое, чаще думаешь о будущем, взвешиваешь настоящее... Не хватит ли скитаться по белу свету? Недавно стукнуло тридцать. Не вечно же быть бродягой, жить без семьи. Раньше Федор всегда отгонял эти мысли. Да и не попадалась ему девушка, ради которой хотелось бы покончить с холостяцкой жизнью! Всего, без остатка, поглощала революция, общественная деятельность. Дуня? Она лишь милая девушка... Пожалуй, больше всех нравилась ему Фрося Ивашкевич. Но она замужем. Шурочка? Только близкий товарищ по партии... Но если бы даже Шура Мечникова нравилась ему, ничего из этого бы не вышло: Шурочка безнадежно влюблена в Богданова, который даже не замечает ее. В прошлом медик, а ныне философ, которого критикует Ленин. Федор недоумевал: что Шурочка нашла в этом путаном человеке? Сейчас Шурочка переехала из Болоньи в Париж, и снова возле Богданова... Федор отругал ее в письме за идейные заблуждения, а она обиделась и замолчала. Пришлось признаться Екатерине Феликсовне:
Шура мне не пишет давно... Я слишком далек и от России и тем более от Парижа, где формируются секты и где сводят старые счеты, где отставные политики ищут удовлетворения своих уязвленных самолюбий... Когда я рассказывал о подвигах и методах политического действия определенной группы лиц, я зная, что это ей не понравится. Но зачем же лицемерить и быть дипломатом там, где есть лишь отношения дружбы и личного уважения? Что я был прав и что не права Шура — это поймет она сама... Мне тяжело думать, что и вы считаете меня неправым... Я к вам привязался не меньше, чем вы ко мне. Вы и Шура, кажется, единственные существа мира, с которыми у меня сохранились еще искренние и неофициальные отношения. Вы — мой внутренний мир, где я действительно частный человек...
