— Занято!
— Артем, посторонись, — услышал Казарин позади себя голос Стрижака. — То, что ты водяру хлещешь бутылками, еще не делает тебя прозрачным.
Мент говорил на удивление спокойно, и это вселило в Артема робкую надежду на благополучный исход.
— Стрижак, это он убил Лену Плотникову, — неожиданно для себя вырвалось у него. — Некогда объяснять, но я не под нейролептиками и не глюки ловлю. Это чистая правда.
Милиционер ничего не ответил, лишь с недюжинной силой отодвинул Артема с дороги и проскользнул ко входу в кабинку.
— Ни хрена ты не убьешь ее! — холодно и убежденно сказал он Занюхину, в одно мгновение оценив ситуацию наметанным ментовским глазом.
Тот помалкивал, но внимательно следил за Стрижаком периферийным зрением. Тяжелый взгляд мента сверлил ему висок, будто дрелью, даже через полотенце, которым была, по обыкновению, обмотана дурная башка психа.
— Ясен пень, не убьешь, — удовлетворенно ответил сам себе мент. — Ты же не лох. Стало быть, не убьешь.
— Это почему еще? — подозрительно поинтересовался Занюхин. — Уж не ты ли мне помешаешь, смертный?
Снизошел. Это, кажется, был второй раз, когда Артем слышал его голос — после короткого, шипящего «Занято!». Скрипучий, надтреснутый, странный, как и вся долговязая фигура маньяка, звук.
— Ну-у! — Стрижак аж засмеялся, будто Занюхин спросил у него нечто донельзя наивное. — Согласись, дать умереть жертве практически сразу — это награда для нее. Это, я бы сказал, уступка, которая полностью обесценивает убийство. Так ведь совсем не интересно, правда? То ли дело — связать ее проволокой, долго и жестко трахать, потом извлечь внутренности из еще живого, трепыхающегося тела… А уж под занавес насладиться главным. Тем, ради чего вся затея.
Занюхин явно запсиховал, руки его задрожали. Артем испугался, что он прямо сейчас перережет Насте горло. Но этого не произошло.
— Откуда ты взялся, о, препятствующий мне свершить то, что обязано свершиться? — наконец проговорил выродок. — Позволь скромным и кротким умереть в их горе!
— Я оттуда, где тебя ждет конец, — ухмыльнулся Стрижак. — Большой и толстый. Один трупешник на тебе имеется? Вестимо, имеется. Да не простой. Сколько ты Леночку мудохал? Да еще над телом девичьим потом вдоволь поглумился.
— Рожденное во грехе было предано тьме! — угрюмо провозгласил Занюхин, бегая разноцветными глазками в поисках хоть какого-то выхода, и вдруг неожиданно сбился со своего патетического тона. Из-под обличья то ли сектанта, то ли просто сумасшедшего выглянуло кондовое рыло заурядного мелкого урки. — Умоешься доказывать, начальник!
— Так а я за чё! — готовно подхватил Стрижак. — Конечно, доказывать придется! И не факт еще, что докажем. Я не виляю, как видишь, всю правду тебе говорю, все равно что цыганка на вокзале! Сейчас у меня на тебя полторы улики, и тем цена копейка, причем в базарный день. Суди сам: если бы Артем мне не подсказал, я бы ни за что не допер, что ты — это ты. В общем, чего я там докажу — это еще бабушка надвое сказала, да и то не договорила — померла на полуслове.
И Стрижак печально вздохнул, всем своим видом демонстрируя скорбь по отношению к безвременной кончине бабушки.
В сортир забрел какой-то трясущийся псих, на ходу спуская полосатые пижамные штаны с тощего зада. Артем тут же вытолкал его за дверь: только тебя здесь не хватало, идиот! Судя по негромкому, но отчетливо слышному журчанию в коридоре, больной там сразу же и обоссался.
— Что ты хочешь от меня? — приободрился между тем Занюхин.
— Как это «что»? — страшно удивился мент. — Сам разве не дотумкал? Видать, рано я сказал, что ты не лох. Ладно, слухай сюда, дяденька милиционер добрый, убогого не обманет. Сейчас на тебя, считай, ничего нет. И не известно еще, будет ли. Хотя, конечно, ты только что во многом сам себя выдал. Но вот если ты сейчас на наших глазах сотворишь еще один трупачок — свежий, как болт медвежий, — то считай, что ты у меня в руках. А руки у меня, брат, жесткие, как наждак, во! — И Стрижак для пущей убедительности погрозил Занюхину немаленьким кулаком. — За такое умышленное убийство при отягчающих, совершенное на глазах сотрудника милиции, вышак тебе светит, как лампочка Ильича! Чуешь ли, убогонький?
