— Мне бы, Валентина Леонтьевна, какую-нибудь книгу поинтересней, роман или повесть, — ничего не отыскав в каталоге, попросил парнишка в ремесленной фуражке. — Хорошо бы про дерево вообще, про лес.
Валя как бы очнулась от раздумья и проговорила так тихо, что сама едва услышала свой голос:
— Возьми «Русский лес», Саша… Хорошая книга.
— Ну, давайте, — согласился паренек.
Валя нашла карточку с фамилией Лебедь А. М., записала название книги, взяла с полки объемистый том и, поставив в карточке номер, протянула книгу.
Лебедь озадаченно повертел книгу в руках, улыбнулся.
— Вы мне Гончарова дали, «Обрыв», — сказал он, возвращая книгу.
Валя, опустив глаза, молча взяла книгу. Исправила запись в карточке. Руки ее дрожали. С пера упала жирная клякса. Валя долго прикладывала к ней промокашку.
Получив, наконец, «Русский лес», Саша довольно сказал:
— Вот теперь правильно! — и ушел развалистой, совсем еще мальчишеской походочкой.
Когда за ним затворилась дверь, Валя беспомощно опустилась на стул и, уткнувшись лицом в стопку газет, сложенных на столе, разрыдалась.
5
Правый берег Елони не очень высокий, но крутой, у излучин — обрывистый. Наверху высокие ели и пихты. По склонам, похожие на язычки зеленого пламени, сбегают кустики можжевельника вперемежку с молодыми елочками. Набираясь храбрости, кое-где они подступают к самой воде. Молодые, редко разбросанные осинки стыдливо поднимают серовато-серебряные стволы над густой и колючей хвойной зеленью.
Жаркое лето уводит Елонь в сторону от береговых круч. Тогда обнажаются песчаные косы и отмели. В сухой год они выдаются чуть не до середины реки. А совсем рядом с отмелями таятся омуты. Вода в них замедляет свой бег, словно задумывается, заглядывая в себя, в непроглядную свою глубь, и, только вдоволь наглядевшись, бежит дальше, переливаясь струйчатым говорком на перекатах.
Осенью, в пору дождей, Елонь становится гневной и темной. Она буйно радуется ледяному промозглому ветру, косым струям дождя, низким синеватым тучам, стремительно летящим над ней. Хлесткие волны набивают в буром ивнячке кудреватую пену, опоясывая его белой кружевной оторочкой.
Тогда зеленое пламя можжевельника темнеет, ослепленное пожаром осинок, с которых неистовый ветер срывает желтые и багряные листья, швыряя их пригоршнями во все стороны.
Но в полную силу разгуливается Елонь по весне. Когда сходят снега, вода в ней становится рыжей, река вспухает, надувается и идет напролом, подмывая кручи, слизывая огромные оползни. Они с пушечным гулом бултыхаются в воду, и на месте их падения долго еще шипит землистая пена.
Левый берег, поросший высокими соснами, в половодье скрывается под водой до самых деревьев. Берег тот пологий и ровный, и река там течет спокойнее, образуя кое-где заводи, затянутые травой и кувшинками. Когда солнце опускается к горизонту, берег начинает светиться. Солнце зажигает сосновые кроны и прямые стволы оранжевым пламенем. Вот и сейчас они словно пылают.
За стволами елей показалось светлое платье. На кручу вышла девушка и остановилась, вглядываясь в противоположный берег. Толстые светлые косы тугими жгутами уложены на затылке. Серые глаза задумчивы и немного печальны.
Обходя кусты можжевельника, придерживаясь за стволы осинок, она сошла к реке и остановилась у самой воды, пушистой пихтовой веточкой отмахиваясь от комаров…
Напрасно Варвара Степановна уговаривала выспаться как следует с дороги: Таня отказалась наотрез.
— Пойду лучше воздухом подышу, — сказала она.
Иван Филиппович посоветовал сходить к Елони, которую северогорцы справедливо считают самым красивым местом во всей округе.
Река неторопливо размывала вечернее солнце. Оно растекалось блестящими чешуйками ряби. Чешуйки бежали к берегу и погасали, оставляя после себя светло-синие лоскутья неба, лениво бегущие в ивнячок. У Таниных ног блестела мокрая галька и чуть слышно плескалась вода.
Таня подняла несколько камешков. Они лежали на ладони как лакированные. Девушка долго любовалась ими, потом стала подбрасывать в воздух, ловя на лету.
«Если ни один не оброню, всё будет хорошо», как в детстве, загадала Таня. — Все будет хорошо, — следя за полетом камешков, повторяла она. Камешки взлетали, блестя на солнце, и послушно ложились на ладонь.
