— А в чем причина? — спросили мы.
— Вы неврологи — вам и выяснять.
К вечеру состояние Кристины стало критическим: потеря мышечного тонуса, поверхностное дыхание, полная неподвижность. Мы обдумывали, не подключить ли аппарат искусственного дыхания, — ситуация была угрожающая и абсолютно незнакомая. Спинномозговая пункция выявила картину полиневрита совершенно особого типа, отличающегося от синдрома Гиллиана—Барре, для которого характерно обширное поражение моторики. У Кристины моторика не пострадала, и ключевым фактором был почти чисто сенсорный неврит, затронувший чувствительные корешки вдоль всего спинного мозга, а также чувствительные отделы черепно–мозговых нервов[38].
Операцию по удалению желчного пузыря отложили — проводить ее в таких обстоятельствах было бы безумием. Гораздо острее стоял вопрос, выживет л и Кристина и можно ли ей помочь.
— Каков приговор? — едва заметно улыбнувшись, одними губами спросила Кристина после того, как пришли результаты анализа спинномозговой жидкости.
— У вас воспаление, неврит… — начали мы и затем рассказали ей все, что знали на тот момент. Когда мы что‑то пропускали или осторожничали, ее прямые вопросы возвращали нас к сути дела.
— Есть надежда на улучшение? — спросила она. Мы переглянулись.
— Совершенно неизвестно…
Ощущение тела, объяснил я Кристине, складывается из трех компонентов — зрения, чувства равновесия (вестибулярный аппарат) и проприоцепции. Именно эту последнюю она и утратила. В нормальных обстоятельствах все три системы работают сообща. При отказе одной две другие могут до некоторой степени скомпенсировать ее отсутствие. Я подробно рассказал Кристине об одном из своих пациентов[39], у которого не работали органы равновесия, так что вместо них ему приходилось использовать зрение. Описал я ей и пациентов с нейросифилисом, сухоткой спинного мозга (tabes dorsalis), со сходными, но ограниченными областью ног симптомами. Эти больные тоже вынуждены были компенсировать нарушения вестибулярного аппарата при помощи зрения (см. главу 6 — «Фантомы»). Случалось, я просил их подвигать ногами и слышал в ответ: «Сейчас, док, дайте только их отыскать». Кристина выслушала меня внимательно, с какой‑то отчаянной сосредоточенностью.
— Что ж, — проговорила она, — мне теперь тоже нужно будет пользоваться зрением там, где раньше хватало — как вы это назвали — проприоцепции. Я уже заметила, — добавила она задумчиво, — что начинаю «упускать» руки. Кажется, что они вот здесь, а на самом деле они совсем в другом месте. Эта ваша проприоцепция — что‑то вроде глаз тела; так тело видит себя. И если, как у меня, она исчезает, тело слепнет, не может себя видеть, верно? Поэтому впредь мне придется смотреть за ним, быть его глазами.
— Все правильно, — ответил я. — Вы бы могли быть физиологом.
— Мне и придется теперь стать чем‑то вроде физиолога, — ответила она, — раз моя физиология разладилась и сама по себе, возможно, вообще никогда не восстановится.
Кристине скоро пригодилась такая замечательная твердость духа: несмотря на то что острое воспаление спало и спинномозговая жидкость вернулась к норме, функция суставно–мышечных нервных волокон так и не восстановилась — ни через неделю, ни через месяц, ни через год. С тех пор прошло восемь лет, и все остается по–прежнему, даже если учесть, что путем сложной психической и нравственной адаптации Кристине удалось выстроить себе если и не полноценную жизнь, то хотя бы какое‑то ее подобие.
Всю первую неделю она провела в постели, без движения и почти не принимая пищи. Ею владели ужас и отчаяние. Что с ней будет, если не наступит естественное улучшение? Если каждое движение придется совершать сознательно и искусственно? Если бестелесность станет ее обычным состоянием?
И все же через некоторое время жизнь стала брать свое, и Кристина понемногу задвигалась. Сначала она ничего не могла делать без помощи зрения, и стоило ей закрыть глаза, как она бессильно валилась на пол. Ей приходилось постоянно контролировать себя визуально, а это требовало непрерывных, тщательных, почти болезненных усилий. Такой сознательный контроль поначалу дел ал ее движения неуклюжими и неестественными, однако вскоре, к нашей несказанной радости и изумлению, у нее постепенно стал вырабатываться необходимый автоматизм. Изо дня вдень движения ее становились все точнее, все гармоничнее и свободнее — оставаясь при этом в полной зависимости от зрения.
