Розой звали умершую сестру Джеймса. Ту самую, на чью могилу они с матерью собирались завтра поехать. Страшная догадка начинает формироваться у меня в голове.
— Что было в записке?
— Одна строчка: «Роза не упокоилась».
У меня холодеют руки.
В голосе Джеймса безысходное отчаяние.
— Это кольцо в конверте, Смоуки. Мы похоронили ее вместе с ним. Ты понимаешь?
У меня такое ощущение, будто в животе поднялась туча летучих мышей. Я молчу.
— Тогда я позвонил на кладбище. Нашел охранника. Он пошел взглянуть и подтвердил.
— Что подтвердил, Джеймс? — Я знаю ответ, но спрашиваю, потому что надеюсь на лучшее.
Он снова делает глубокий вдох. Когда он начинает говорить, голос у него дрожит.
— Ее нет, Смоуки. Розы. Эти гады раскопали ее могилу.
Я закрываю глаза и прижимаюсь лбом к рулевому колесу. Летучие мыши успокаиваются.
— Ох, Джеймс…
— Ты знаешь, сколько ей было лет, когда эта тварь ее убила, Смоуки? Двадцать. Всего двадцать. Она была умной, доброй и красивой, и ему понадобилось три дня, чтобы убить ее. Так мне сказали. Три дня. Знаешь, сколько времени понадобилось моей матери, чтобы перестать плакать? — Он уже кричит. — Вечность!
Я выпрямляюсь. Глаза все еще закрыты. В голосе Джеймса звучит скорбь. Скорбь и еще уязвимость.
— Я не знаю, что и сказать. Ты не хочешь, чтобы я приехала? Что ты собираешься делать? — Мои слова отражают то, что я чувствую: беспомощность.
Он долго молчит, потом прерывисто вздыхает.
— Нет. Мама наверху, лежит на кровати, свернувшись калачиком, рыдает и рвет на себе волосы. Мне надо идти к ней. Мне надо… — Он не заканчивает предложения. — Они делают то, что пообещали сделать.
— Да.
Я рассказываю ему про Элайну.
— Сукин сын! — кричит он. Я почти вижу, как он пытается взять себя в руки. — Твари. Не волнуйся, я справлюсь. Не надо приезжать. У меня нехорошее предчувствие, что это не последний телефонный звонок тебе сегодня.
В животе снова зашевелились летучие мыши. Джек-младший написал, что заставит каждого из нас что-то потерять. Остался один Лео.
— Я найду эту сволочь, Смоуки. Я его обязательно найду.
Я слышу эти слова не в первый раз. По-разному, но дважды за сегодняшний день. Одна мысль, что мне придется услышать их еще раз, наполняет меня злобой и отчаянием. Но я умудряюсь говорить спокойно:
— Мне он тоже нужен, Джеймс. Иди, помоги маме. Позвони, если я тебе понадоблюсь.
— Не понадобишься.
Он отключается, а я остаюсь сидеть в машине у дома и смотрю на луну. На минуту, только на минуту, меня охватывает сомнение. Такие мгновения переживают все люди, занимающие руководящие должности там, где работа связана с жизнью и смертью. Я несу ответственность за свою команду. У меня такое чувство, будто я подвожу ребят, но даже в этот эгоистический момент я не беспокоюсь об их благополучии, мне только хочется, чтобы ответственность не лежала на моих плечах.
Я хватаю рулевое колесо и круто поворачиваю его.
— Это твоя ответственность, — шепчу я, и эгоизм улетучивается, остается только жгучая ненависть.
И я делаю то, что делала уже не один раз. Сидя в машине под этой проклятой луной, я кричу и стучу кулаками по рулю.
Терапия в стиле Смоуки.
Войдя в дом, я тут же набираю номер сотового Лео. Телефон звонит и звонит.
— Черт побери, Лео, сними трубку! — рычу я.
Наконец он отвечает. Голос усталый и мертвый, и сердце мое падает.
— Алло?
— Лео! Где ты?
— Я у ветеринара, со своей собакой, Смоуки.
Обыденность этой фразы внушает мне надежду, но только на секунду.
— Кто-то отрубил псу лапы. Мне пришлось его усыпить.
Я стою, не в состоянии сказать ни слова. Голос Лео ломается. Так ломается о кирпич тонкая фарфоровая тарелка.
— Как можно было такое сделать, Смоуки? Я пришел домой, и он был там, в гостиной, он пытался… пытался… — От горя он задыхается, с трудом выталкивая из себя слова. — Пытался подползти ко мне. Везде кровь, и он издавал эти ужасные звуки… как будто маленький ребенок плачет. И смотрел на меня такими глазами… как будто боялся, что сделал что-то не так, как будто спрашивал: «Что я натворил? Я все исправлю, только скажи. Видишь, я хорошая собака».
По моему лицу текут слезы.
