— Есть у тебя в деревне такие мужики, которые отказываются германской армии хлеб сдавать?
— Все. Все они, как волки из леса, на немецкую армию глядят. Я прямо скажу: тяжелые у нас мужики, разбаловали их большевики, истинный бог, разбаловали. Я немецкой армии верой и правдой служу… Так они убить грозятся, истинный бот! Я писульку написал, пожаловался, значит.
— Ну и помогло?
— Давеча господин начальник района фон Вейс сам сюда пожаловал, да деревеньку и спалил.
Через несколько минут гитлеровцы со старостой уехали. Вошла старуха — бледная, усталая от пережитого напряжения.
— Я все время у дверей стояла. Думаю, ежели сюда войдут — не пущу, глаза выцарапаю!
— Добрая вы женщина, спасибо вам! — проговорила Анна. У нее дрожали губы.
— Тебе спасибо, родимая. Из-за нас ты едва смерть не приняла. Я уж так боялась.
— А староста — мерзавец, — сказала Анна и только сейчас заметила, что продолжает держать в руке пистолет.
— Собака староста, лютая собака! — подтвердила старуха. — Дохтур был у нас, душа-человек! Роман Ефимычем звали. Из Ленинграда вакуироваиный. Ласковый такой старичок, веселый. Все ребят учил, как ершей ловить. Червяка в бутылочке с валерьянкой выкупает… Покойник, царствие ему небесное. Сказывают, пришел третьего дня староста к нему и говорит: «Дохтур, птица залетная, не полечишь ли от недуга?»
— А какой у тебя недуг?
— Совецкая власть по ночам снится. Аж в холодный пот бросает, — говорит староста, а сам щупает глазами, не выдаст ли страх дохтура.
Поглядел ему в глаза Роман Ефимыч, усмехнулся:
— Для недуга твоего одно лекарство есть — веревка.
— Нет, брат, тебе висеть первому! Кончилось твое дворянство!
— А твое началось? Смотри, счастье вора коротко.
Староста толкнул ногой дверь, в сенях стояли два немца.
Наутро Романа Ефимыча вызвал на допрос Вейс. Спрашивает: «Ну как, придет твое дворянство?» «Придет», — отвечает Роман Ефимыч. «Мое дворянство — советская власть, она что солнце: следом за ночью придет». «Ну так получай свое дворянство!» — закричал Вейс и застрелил старика.
…Анна добралась к штабу уже к вечеру.
Сухов вел бой с наседавшим с обоих флангов противником. Гитлеровцы били из минометов, окружая батальон огневым кольцом.
Анна принялась за свое дело: высмотрела двор и передала по цепи, что медпункт размещается у обгорелой избы, вызвала двух санитаров с медикаментами, и вот потянулись уже к ней раненые, хромая и пригибаясь под пулями.
Работая хирургическим ножом и зажимами, Анна отчетливо слышала лающие голоса врагов.
— «Он» недалеко… — сказал раненный в живот веснушчатый парень и прислушался, вытянув вверх острый подбородок.
— Ничего, захлебнется! — успокоила Анна, а у самой зубы стучали в нервном ознобе. «Он» кричал уже в рупор заученно-жестокое: «Рус, сдавайся!»
В руке у санитара дрожал электрический фонарик. Много раз меняла в эту ночь Анна расположение своего медпункта, пока не очутилась на въезде в Грачевку. Разрывные пули свистели вдоль деревни. От бронебойно-зажигательных пуль загорелась изба, соседняя с той, где днем была Анна.
Тягуче ревел скот. Выли собаки. Тьма озарялась вспышками разрывов мин, разноцветными строчками трассирующих пуль, мертвенно-белыми немецкими ракетами.
Перед рассветом прибежал связной от Сухова. Он был ранен в голову, и кровь заливала лицо.
— Читайте! — протягивая записку, отчаянно крикнул связной, но Анна стал перевязывать ему голову, а он не давался и все просил: — Читайте!
Закончив перевязку, Анна развернула записку:
«Немедл. отх. Трехозерку».
Она вздрогнула. Так лаконично Сухов еще никогда не писал. «Стало быть, «он» скоро будет здесь!»
— Есть, — сказала она негромко связному. Потом кликнула ездового, вместе с ним и санитаром погрузила на подводу тяжело раненного. Испуганно прядая ушами, рослый мерин, диковато рванув поводья, пошел вперед.
Анна шла следом, едва передвигая ноги. Она так устала, что все звуки боя походили теперь на страшный сон, а отрывочные виденья полудремы казались явью.
— Николай, родной мой… Ты видишь, как тяжело мне?
У выезда из деревни подводу нагнала мина. Со звоном рванулась земля. Анна упала навзничь… Ее закружило в бешеном водовороте и холодные сильные волны помчали на острые, как волчьи клыки, камни.
