– Ладно, давай закончим эти разговоры и лучше просто выпьем. – Давай.
– Без проблем, – расшатал пробку, она с хлопком выстрелила в темноту, и Нина со смехом подставила ладони под выпирающую из горлышка пену.
– А теперь я хочу искупаться, – капризно-повелительно сказала она, выпив две ладошки вина. – Только у меня с собой, естественно, купальника нет. Но пляж женский, поэтому ты или чуть отойди, или отвернись.
Конечно, лучше отступить на несколько шагов, потому что глаза привыкли к ночи и темнота густится, пряча очертания берегов, только вдали.
Нина расстегнула блузку, небрежно бросила ее на камни. Ярко, до рези в глазах забелел лифчик, но звонко щелкнула застежка, и он, взмахнув в воздухе крыльями, тоже опустился на землю. Нина стояла ко мне спиной, и, когда выступила из опавшей у ее ног юбки, я не сразу понял, что вместе с ней она сняла и трусики. Дыхание перехватило, но, уловив мое движение к ней, Нина стремительно пошла к морю, врезалась в его спокойную гладь и блаженно взвизгнула.
– Иди сюда, это же очарование.
Представив себя в холодной воде, я передернулся. Но под ногами, словно подстреленный, белел подвернутыми крыльями лифчик, в лунной дорожке блаженствовала обнаженная женщина, и я дрожащими пальцами расстегнул рубашку.
Вода обожгла, впилась в тело миллионами игл. Впору было выскочить обратно, но подплывшая Нина взмахнула руками, обдавая меня брызгами. Открылись взметнувшиеся вместе с руками белые груди, и, чтобы быстрее прервать ужас холода, я бросился к ним. Не достал, ладони лишь скользнули по телу. Но все равно, с головой уходя под воду, успел коснуться мягкого живота и бедра. Так я готов был окунаться и в ледяную прорубь.
Торопливо вынырнул, стараясь овладеть вроде бы мне причитающимся. Но Нина, оттолкнувшись, поплыла в черноту моря. Нескольких гребков хватило, чтобы догнать ее, закружиться вокруг, с наслаждением отмечая каждое касание к ее телу.
– Попробуй просто полежать и посмотреть в небо, – предложила она и повернулась на спину. Сквозь темную воду просматривались белые, незагоревшие полосы на ее теле, но чтобы не терзать себя, я перевернулся следом за ней. И, странное дело, на миг успокоился: как гармоничны вдруг оказываются красота женщины и природы! Насколько они едины и родственны. Какой идиот придумал, что женщина сотворена из ребра Адама?
И при этом все равно – какие могут быть звезды, какое небо, если рядом, лишь протяни руку, лежит, колышется женщина. На природу еще можно закрыть глаза, на женщину – нет таких сил. Хотя какой-то поэт и говорил: кто хочет все и сразу, тот беден тем, что не умеет ждать…
Нина снова почувствовала мое движение к ней, и снова мудро остановила тихим голосом:
– Я очень люблю воду. Холодную даже больше, в ней словно заново рождаешься.
– Тогда будешь греть меня.
– Ну вот, дожила – уже грей мужчин. А тонуть, случайно, не собираешься?
– Только в твоих объятиях.
Пошутил и тут же пожалел о сказанном: как грубо звучит сейчас все, что неестественно. Единственно, что может быть честным сейчас – это плыть назад, к берегу. Женщина все же сделана из мужского ребра – не можем мы без них.
– Плывем назад?
Пропустив Нину чуть вперед – джентльмен, черт побери, даже в воде, поплыл следом. Стараясь не всплескивать и высмотреть у Нины хоть что-то в воде. Нащупав дно, оба остановились. Воздух был намного холоднее воды, но Нина, скорее всего, замерла потому, что выбирала, как ей поступить дальше.
Беря на себя инициативу – а попросту не имея больше сил сдерживаться, плюнул на поэта с его советами ждать, медленно подошел сзади, обнял. Нащупал мягкие бугорки, сжал их. Поцеловал через мокрые волосы шею. Потом легко поднял ее на руки и понес на берег. Вода, стекая с Нины, постепенно открывала ее всю, и небольшое озерко осталось лишь между животом и ногами, скрыв в своей малой глубине темный треугольничек…
Потом, в Афганистане, это снилось и представлялось мне тысячу раз: я несу Нину и озерко. И что-то надломилось во мне. Боясь признаться самому себе, вдруг заметил: после отпуска я перестал воевать за южные рубежи нашей Родины. Нет, я никого не предал и никого не подставил под пули вместо себя, здесь офицерская честь и совесть были чисты. Я просто стал бороться только за себя, за свое возвращение. «За свою дубленку», – как шутили по этому поводу в Афгане.
