— Идем кэптэн.
Вместо плаща и шляпы на боцмане были надеты форменная шкиперская куртка и берет с помпоном. На груди висела на цепочке боцманская дудка, ноги обуты в крепкие ботинки на толстой подошве. Дик Пэйли был чисто выбрит, оживлен и вполне удовлетворен тем, что «Пассат» благополучно миновал таможенный пост.
Корабль уже прошел Двинское устье и выходил в горло Белого моря. Дул несильный, довольно теплый ветер. Паруса были натянуты ровно и хорошо, и от них на палубе казалось светло. Волны плескались в борта барка, и он слегка переваливался с боку на бок.
Егор следом за боцманом шагнул в раскрытую дверь капитанской каюты, споткнувшись с непривычки о высокий комингс.
Капитан только что сделал запись в судовом журнале:
«16 июля 18… в 07 час. по Гринвичу вышли из порта Архангельск. Курс — Лондон. Ход 9 узлов. Ветер — зюйд-вест, 4 балла. Груз — смола в бочках — 150 т, лен в тюках — 20 т…»
Капитан был пожилой, сухощавый, бритый. Волосы с проседью, брови черны, глаза блестели молодым блеском. Морщинистое лицо освежал кружевной воротник рубашки чистейшего голландского полотна. На плечи был накинут сюртук зеленоватого тонкошерстного манчестерского сукна. На этом судне капитан Боб Стронг проплавал больше двенадцати лет. Раньше «Пассат» принадлежал адмиралтейству и нес пограничную дозорную службу в проливе Ла-Манш. Но потом его списали с военной службы, разоружив, и продали по дешевке торговой фирме «Стивенсон энд Компани». Капитан, тоже завершив пограничную службу, стал цивильным судоводителем и плавал теперь уже от компании на своем барке, к которому привык, и собирался плавать на нем до того дня, когда корабль пойдет на слом…
Барк был порядком трепан штормами и ходить по морям ему оставалось недолго. Почти каждый год судно ремонтировали в доках.
В мореплавании наступала эра паровых судов. Уже по всем направлениям начинали бороздить океаны парусно-моторные и паровые корабли. Эпоха парусников кончалась.
Капитан вынул изо рта сигару и, откинувшись на спинку кресла, быстро и цепко оглядел русского парня с головы до ног.
— Почему ты пошел в команду к нам, а не на русский корабль? — спросил он.
— На русский не взяли: команда набрана полностью, — слукавил Егор. Не рассказывать же англичанину об истории с дедом!
— Ты пошел в море искать приключений? — Капитан снисходительно улыбнулся и опять пыхнул сигарой. Дым попал ему в глаза, и он прищурился.
— Я хочу стать настоящим моряком, — твердо сказал Егор.
— Такой ответ мне нравится. — Капитан довольно хорошо говорил по-русски. Он много раз бывал в Архангельске. — Ты еще не плавал?
Егор отрицательно покачал головой.
— Я работал в парусной мастерской.
— Ол райт! Если будет нужно, примешься чинить паруса. А пока служи палубным матросом. На реи тебе еще рано, нет опыта. А впрочем, как придется… Я беру тебя только до Лондона.
Боцману капитан сказал по-английски:
— Отведи русскому койку в кубрике, пусть его кок накормит. И дай ему швабру в руки.
— Есть, сэр! — ответил боцман.
«Пассат» был стар, как отплававший свое моряк, что собирается, уйдя на покой, сидеть вечерами у камелька с трубкой в руке и рассказывать домочадцам разные истории из своей жизни. Однако на судне во всем чувствовался морской порядок, все находилось на месте; аккуратно прибрано, подогнано, закреплено. И хотя на высокой волне барк сильно мотало, и он, переваливаясь с боку на бок, поскрипывал всем корпусом, сработан он был на совесть и еще довольно уверенно справлялся с превратностями своей морской судьбы.
Боцман Дик Пэйли, который спозаранку свирепствовал на палубе, подавая сигналы то своей дудкой, то резким голосом, приказал Егору следить за чистотой и порядком да, кроме того, помогать коку на камбузе. С утра паренек брался за швабру и ведро и не расставался с ними весь день. Он черпал ведром забортную воду, обливал ею палубный настил и драил его до блеска, пока боцман, пройдя мимо, не кивал и не говорил свое «вэри вэлл».
Потом Егор бежал на камбуз, приносил из топливного бункера кардифский уголь для плиты, выливал помои, помогал подавать обед.
Такая «черная» работа, конечно, была Егору не по душе, ему бы хотелось на мачты, однако возражать против нее не приходилось, и он жил по пословице: «Назвался груздем — полезай в кузов».
