— Дак ведь мы за кордон не ходим. В губе[18] барахтаемся…
— Начинать с малого — тоже не худо. Поплаваю с вами, а там поглядим.
Кормщик сказал, отводя взгляд в сторону:
— Понравился ты мне, парень… шибко понравился. Да вот дед твой, Зосима, ни в коем разе не велел брать тебя в команду.
— Он что, все парусники обошел? Всех хозяев и кормщиков уговорил? — в великой досаде выкрикнул Егор, поглядев на кормщика с бота так, будто тот был во всем виноват.
— Не вешай носа, парень. Еще наплаваешься.
— Да возьми ты, возьми-й-! Я сам буду ответ держать перед дедом, — принялся упрашивать Егор.
— Я ему слово дал, — признался кормщик. — А слово мое твердое. Не обижайся…
Егор покинул бот.
Очутившись опять на пристани, он пришел немножко в себя от великой досады и растерянности и осмотрелся. Соловецкие парусники, что грузились вчера, ушли. У стенки стояли две обшарпанные рыбацкие шхуны, насквозь пропахшие треской и селедкой, да однопарусная шняка. С досады Егор сунулся на эти суденышки, но везде получил один ответ:
— Дед не велел. А мы его уважаем, и слово дедово переступить не можем. Плавай, парень, по своей Соломбалке[19]. Там тихо, не укачает…
— Что делать? Куда податься? А что если сходить на Смоляную пристань? Уж там-то дед, наверное, не был…
Егор отправился вверх по реке берегом, к Смольному буяну[20].
Он в расстроенных чувствах быстро шел вдоль берега, уже мало надеясь на то, что ему повезет, и досадуя на моряков, которые его не поняли и не взяли плавать. Конечно же, виноват во всем дед: «Ну-ка, обошел все парусники и закрыл мне дорогу в море… Но разве этим меня удержишь? Что я буду за мужик, если своего не добьюсь?»
Такие мысли всполошно метались в голове паренька, и он все прибавлял ходу, стремясь к задуманной цели.
Город просыпался. На звоннице Рождественской церкви сонный звонарь бухнул в колокол. Баба в пестром сарафане и рыжих бахилах спускалась к реке с корзиной на плече — полоскать белье.
Вот и буян — речная пристань. Сюда, как слышал Егор, парусники приходили грузиться древесной смолой. Ее приплавляли в Архангельск на больших плотах из вельских боров сначала по Ваге, а затем — по Двине.
На невысоком угоре — крытые сараи. Ближе к берегу уложены рядами под открытым небом бочки со смолой. Весь берег заполнен ими. О сваи пристани, о борта двух пузатых морских карбасов с голыми мачтами бились мелкие волны. Под берегом, на отмели — лодки горожан.
Больших парусников у причалов не было видно, и Егор совсем было упал духом, но тут же повеселел, когда поглядел на реку: напротив пристани на порядочном отдалении, на глубине стоял на якоре барк[21].
От него к берегу направлялся шестивесельный вельбот[22] с двумя матросами. Один греб, другой сидел у руля. Вельбот плыл медленно, потому что работал веслами только один человек.
От города к пристани спускались, размахивая руками и громко переговариваясь не по-русски, шестеро моряков. Впереди шел высокий мужчина в плаще и широкополой шляпе, с трубкой в зубах. Он на ходу вынимал трубку изо рта, сплевывал в сторону и опять совал ее в рот. За ним — матросы в форменках и крепких башмаках.
«Иноземцы — подумал Егор. — А что ежели попроситься к ним на корабль? Уж с ними-то наверняка дед не встречался».
Матросы столпились на пристани в нетерпеливом ожидании. Высокий в плаще выбил о каблук пепел из трубки и упрятал ее в карман. Неожиданно все принялись хохотать…
Егор подошел к ним, снял шапку. Высокий, тот, что носил плащ и шляпу, спросил:
— Что хочет сказать рашен юнга?
Егор посмотрел на иноземца. Лицо у него было чуть опухшее, измятое, голос хриплый, точно с похмелья. Оно и было так — с похмелья. Всю ночь матросы провели в увеселительном заведении, отводя душу перед отплытием домой.
— Хочу спросить, не возьмете ли меня к вам на корабль матросом?
Иноземцы переглянулись. Высокий переспросил:
— К нам? Матроз?
— Да, да — закивал Егор.
— Юнга море хотеть?
— Хочу плавать. Вы — англичане? В Англию бы с вами пошел…
— Твой хотеть Инглэнд?[23] — спросил опять моряк в плаще. — Юнга знай паруса? Работай паруса мог?
— Я знаю парусное дело, — сказал Егор.
