Я разминулся с Юрой всего на пару дней в Праге. Он оставил мне свой бумажник с чешскими кронами и напутствием их прогулять. Бумажник мне многозначительно передал какой-то чех прямо во время репетиции. Я ничего не понял. Решил, что Юра забыл бумажник и надо будет отвезти его в Москву. Случилось это за три дня до официального объявления о его побеге из СССР. У меня до сих лежит его консерваторский студенческий билет пятого курса. Юра должен был заплатить 20 рублей за его продление.
В 1985 году в Лондоне Юрочка рассказывал: «Андрюшенька, Любуська моя, ты знаешь, я почувствовал там, что схожу с ума, и начал пить, почти совсем спился…»
Умер Юра Егоров ранней весной 1988 года, в Амстердаме. К тому времени он уже три года страдал от СПИДа. Умирал Юрочка в страшных муках и, как рассказали мне коллеги, не выдержав мучений, покончил с собой. Было ему только тридцать три года, а он уже успел сделать блестящую мировую карьеру.
Cis-moll Op. KK IV a
Опубликованный впервые уже после смерти композитора ноктюрн был написан Шопеном в девятнадцатилетнем возрасте. В этом произведении композитор мучительно искал идеальную форму выражения своей душевной тоски и боли. Он перерабатывал и вносил поправки в текст ноктюрна до конца жизни. Этот ноктюрн можно рассматривать как итог жизни Шопена. Или как своеобразную музыкальную эпитафию самому себе. Сердечная боль, печаль и светлые импрессионистические воспоминания были главным содержанием музыки и жизни композитора.
Короткое вступление звучит как прерывистая молитва. Следующая за ним мелодия полна сердечной тоски. Душа композитора ранена. Средняя часть ноктюрна – это светлое воспоминание. Мы слышим нежные польские танцевальные и песенные мотивы, гитарные переборы, счастливые восклицания. Все это звучит необыкновенно тихо. Воспоминания покрыты легкой дымкой забвения. В конце пьесы душераздирающая тоска сменяется внезапным просветлением. Возможно, это последний свет перед вечной ночью.
Видишь ли, те слова, которыми ты описываешь искусство, для меня уже давно не имеют никакого смысла… Мой подход к искусству элементарно прост. Для меня одно важно – живое оно или нет. Живая, талантливая душа чувствует живое искусство и не нуждается ни в объяснениях, ни в анализе. Неживая, бездарная – начинает теоретизировать, ударяется в псевдонаучность, играет в философию… Но остается неживой.
Диалог между живыми и мертвыми душами ни к чему не приводит. Это два вечно враждующих космоса.
Артуро Микеланджели – большой мастер, человек с безупречным вкусом и стилем. Но, к сожалению, не живой. Его мастерство и вкус позволяют ему создать что-то холодновато-красивое, но он не способен превратить ноты в живые звуки. Он не может вдуть живую душу в музыку, как Бог вдул душу в Адама. Его музыка красива, стильна и сыграна мастерски. Но это не музыка, а какие-то застывшие звуковые рельефы…
Мастер-класс. Многие забывают, что надо учиться думать постоянно. Надо изучать историю, нравы, быт… Искусство. Досконально знать «персональное дело» каждого композитора. Надо овладеть навыками перевоплощения, стать «на ты» с религиозной философией.
Надо попытаться, используя технические навыки, проникнуть в душу композитора и прикоснуться к его тайне, надо на время исполнения стать им, почувствовать то, что он чувствовал тогда, когда писал произведение. Не забывая ни на секунду, что в музыке гения нет ни «связок», ни «мостиков», что совершенное музыкальное произведение – это живой организм со всеми известными и неизвестными нам измерениями и свойствами живого. На этом пути надо рисковать жизнью и жертвовать собой. Главная задача великого исполнителя – перестать быть человеком… Стать одним организмом с инструментом и личностью композитора. И это – только первые шаги. У многих людей в России все еще сохраняется надежда на то, что в творческой работе можно «выехать» на одной интуиции, на доморощенных представлениях о культуре и искусстве. Нет, не получится! Надо изучать мировой опыт. А сложившиеся штампы надо ломать. Хотя это и физически больно. Потому что они мешают, как камни в почках или опухоль в мозгу.
