Я поглядывал по сторонам — уже вполне безмятежно. Говорят, такое бывает после эмоциональных срывов. Дорога была мне незнакома. Прошлый и единственный раз — из психушки, в качестве румына — меня в закрытом санитарном фургоне везли.
— Румыны тихими стопами/Цыганы шумною толпой, — декламировал Витя — наверно, Пушкина. О контрабандистах, наверное.
Псы одновременно снялись с мест и завертелись — один слева, а другой справа от ворот, створки которых тут же разъехались. И плавно сомкнулись, когда автомобиль подкатил к крыльцу. Мы вышли. Я с балкона за нами внимательно наблюдал.
Я проследовал вслед за Витей в дом, который — другими глазами — уже видел и знал. Мы поднялись на второй этаж. Витя всё что-то мне говорил-говорил, как будто наговориться не мог, но я не слышал, взволнованный предстоящим событием.
Я прислушивался к тому, как приближались наши шаги. Затаив дыхание, не сводил глаз со входной двери.
Она открылась. Витя пропустил меня вперед, слегка подтолкнув. Я вошел.
Мы замерли, уставившись друг на друга.
Я видел его и в тоже время — его глазами — себя. Я видел Витю за своей спиной и в то же время — пространство за спиной румына. Совершенно непонятно, как это укладывалось в моей голове. В обоих моих головах, если точно.
Так мы стояли неподвижно несколько секунд или минут, покуда оба дыхания не выровнялось в унисон, пока наши сердца не застучали в такт, а мысли не обрели единое направление. Мы воспринимали друг друга в реальном времени, а не ретроспективно, как было еще несколько часов назад.
— Ну же, пожмите друг другу руки, — сказал Витя, любуясь на нас.
Ноги приросли к полу. Суставы сковало. Тело отказывалось повиноваться. Мы не могли с места сойти. Тогда Витя слегка подтолкнул меня — того, что стоял у двери, я сделал шаг, другой шагнул мне навстречу, а руки одновременно взметнулись для рукопожатия, словно движимые одним импульсом.
— Ну что, узнали друг друга?
— Узнали, — дуэтом отозвались мы, изумленно воспринимая двойное тактильное ощущение.
— Да обнимитесь же, черти! Ну же! От всей души! — подсказывал и радовался за нас Витя.
Мы, как это принято в сентиментальных гангстерских боевиках, обнялись. Запах чужого пота, отметил один. Запах лосьона и пота, отметил другой.
И одновременно с этими вынужденными обнимками что-то случилось с нашим совместным сознанием, фейерверк самых разнообразных эмоций и мыслей возник и расцвел — невозможно было отделить одну от другой, тем более осознать, зафиксировать. Словно сумерки расступились, словно всё сразу стало ясно — о чем? Да обо всём, казалось мне в то мгновение. Вот только невозможно было это словесно выразить. Смутный отблеск этого восхитительного ощущения до сих пор присутствует на задворках моего бессознательного и изредка дает о себе знать секундой восторга.
— Ну? Как самочувствие? Как вы друг другу? Понравились? — бегал вокруг нас Витя, словно сводня, довольная тем, что партнеры тоже довольны друг другом. — Как вы вообще?
Вообще-то неплохо. Приумножение ментальных способностей тут же сказалось на настроении. Состояние, близкое эйфории, овладело мной.
До меня сразу дошло, что этим феноменом каждый из нас обязан друг другу. Я принял эту мысль, как должное, и не удивился ей. Словно меж нами произошло короткое замыкание. Говорят, что при эпилептических приступах бывает такое.
Так мы осваивали новые субъект-объектные отношения.
Мы оторвались друг от друга и повернулись к Вите. Нам показалось, что вот-вот должен зазвонить телефон. Витя действительно сунул руку в карман за мобильником. Я был уверен, что звонил Рафик.
Это способность нашего совокупного разума к незначительному предвидению, возможность опережать события на пару секунд почему-то очень обрадовала. Тут же мелькнула параллельно мысль, что неплохо б это свойство в нас развить и довести проскопию до суток или даже недель. Всё это вызвало такой всплеск ликования, что я устоять не мог и забегал по комнате. И мой цыган, словно тень или отражение в зеркале, забегал вместе со мной.
— Дурачатся, — кратко ответил Витя на вопрос Рафика и обратился к нам. — Может, вам, пацаны, музон включить?
