Во имя смерти вечное в желанном
исчезнувшем порою видел тот,
кто мир творил в порыве неустанном
вокруг плода, кто в сумраке туманном
застынув, таял, как весенний лед,
кто не жалел себя, свой плод питая,
душой и мозгом в чаянье страды,
но ангелы Твои, как птичья стая,
слетевшись, видят: зелены плоды.
x x x
Мы, Господи, бездарнее животных,
встречающих вслепую смертный час;
смерть - неприкосновенный наш запас.
Пошли того, кто нас в шпалерах плотных
сумеет подвязать в последний раз,
чтобы до срока май настал для нас.
Не потому ли смерть нам тяжела,
что смерть не _наша_? К нам она пришла
и не живых находит, - омертвелых,
и должен вихрь срывать нас, недозрелых.
Мы как деревья, Господи, в саду.
От сладкой ноши мы стареем, зная,
что мы не доживем до урожая,
что мы бесплодны, как жена дурная,
подверженная Твоему суду.
А, может быть, гордыня движет мной?
Деревья лучше? Может быть, с женой
распутной мы гораздо больше схожи?
Мы наносили вечности урон,
и ныне на родильном нашем ложе
смерть - выкидыш из наших жалких лон,
как скрюченный уродец-эмбрион,
зачатки глаз ладошками закрывший,
свой ужас, ужасаясь, предваривший,
еще не пережитое мученье,
на лобике написанный фантазм,
но кесарево нам грозит сеченье,
и затяжной, невыносимый спазм.
x x x
Господь! сосредоточь дары земли,
великого величьем надели;
воздвигни срам его в лесу волос,
плоть укрепив таинственным оплотом,
где счету нет прельстительным щедротам,
чтобы, взыграв наперекор воротам,
несметным войском семя прорвалось.
Дай чреву Ты зачать с ночною тенью,
как не был никогда никто зачат;
дай восторжествовать во тьме цветенью,
и ветру, и предмету, и растенью,
дай ночи пахнуть больше, чем сиренью,
ликуя, как Иосафат.
Пусть человек сподобится плода,
свои одежды расставляя шире,
в пространстве одинокий, как звезда,
когда лицо меняется, когда
ни одного не встретишь взгляда в мире.
Питай Ты человека чистой снедью,
росою, от которой жизнь целей,
верна благочестивому наследью
и теплому дыханию полей.
Дай человеку детство вспомнить вдруг,
и чаянья, и смутные гаданья,
с которых начинаются преданья,
туманный образующие круг.
Потом позволь с Твоим расстаться кладом,
и смерть родить, владычицу, на свет,
и все еще шуметь пустынным садом
средь наступающих примет.
x x x
Пусть нас Твое величье поражает,
последним знаком одари Ты нас;
дай нам родить, как женщина рожает
в свой строгий, неизбежный час.
Исполни Ты, всемирный Победитель,
не просто прихоть Божьих рожениц;
теперь нам нужен лишь смертородитель,
и нас к нему веди Ты, Предводитель,
сквозь множество враждебных нам десниц.
Среди его противников приспешник
лукавой лжи, которая в ходу,
и ополчится на него насмешник,
как будто лишь юродивый потешник
мог бодрствовать, когда весь мир в бреду.
А Ты воздвигни вкруг него ограду
из блеска, чтоб завет его сберечь,
чтоб, новую слагая Мессиаду,
пред Господом плясал я до упаду,
наизвучнейший из предтеч.
x x x
Хочу воспеть Его; так звуком горна
в походе войско опережено;
как море в жилах, кровь моя просторна,
и сладостна хвала и непритворна,
но не пьянит подобное вино.
Весенней ночью в тишине канунной,
хоть ночь моя последняя близка,
я расцвету игрою многострунной,
как северный апрель во тьме безлунной
дрожит над прозябанием листка.
И крепнет голос мой, произрастая
в двух направленьях; дальнего одно
влечет, благоуханием витая;
другое - ангел или зов из рая,
для одиночеств сумрачных окно.
x x x
Мне голоса мои оставь, хватая
меня, чтоб городской не смел черты
я пересечь, где злоба дня пустая,
но песнь моя - постель Твоя простая
везде, где только пожелаешь Ты.
x x x
Большие города, где все поддельно,
животное, ребенок, тень и свет,
молчанием и шумом лгут бесцельно,
с готовностью, как лжет любой предмет.
Все то, что истинней и тяжелее,
Ты, Становленье, вкруг твердынь Твоих,
не существует здесь, хоть веселее
Твой ветер в переулках, где смелее
он свищет, но простор ему милее;
на площадях он рыщет городских,
но любит он куртины и аллеи.
x x x
Для королевских созданы утех
сады, где забавлялись властелины
недолго, но запомнили куртины
